Рецензия на книгу «Казненный колокол» Бориса Евсеева

В книге несколько уровней, которые нужно пройти героям, в данном случае – небольшой творческой группе из России, путешествующей по территории Донецкой народной республики. Уровни в тексте можно различить визуально – часть его (семь текстов из двадцати) набрана курсивом. Сразу бросилось в глаза, что набранное курсивом имеет импрессионистскую природу, нечто сиюминутное, подмеченное на ходу, в дороге. Такой текст завораживает, ты готов окунаться в него вновь и вновь.

Колокольная для Донбасса

«Когда говорят пушки, музы молчат», - цитата достаточно известная еще со времен Древнего Рима. Но тезис этот неоднократно был опровергнут, особенно в ходе Великой Отечественной войны, когда число писателей, пишущих о фронтовых сражениях и грядущей победе, достигала двух тысяч человек. Но то была Отечественная война, а когда идет гражданская, даже не война, а вооруженный конфликт, тогда не то, что замолкают музы, душа приходит в оцепенение, – ведь все эти ужасы творятся на моей малой родине.

Поначалу, когда «Казнённый колокол» попал мне в руки, подумалось, зачем нужна эта книга? Сейчас не то время, когда словом можно остановить танки, прекратить артиллерийские и минометные обстрелы. Зачем было нужно это экстремальное путешествие, которое совершил автор весной 2016 года? Посмотреть, как люди живут там, в прифронтовой зоне, которая грозит так и остаться на долгие годы Зоной, новым Приднестровьем, непризнанной республикой, для кого последним приютом, для кого резервацией, и для всех - незаживающей раной?

Помню в начале 2000-х годов глаза знакомого гастарбайтера Сергея из Тирасполя – непревзойденного плиточника, работавшего на московской стройке. Он тогда мечтательно и с восхищением говорил, вспоминая солнечную Молдавию: «А какие там звезды!». Такие же уникальные звезды, а возможно, и более яркие, были в городе моего детства – в Енакиеве. Там на Волынцевском кладбище похоронены мои родители, там я начинал свой трудовой путь на Енакиевском металлургическом заводе. Вспоминается, как меня, самого молодого, отправляли копать могилу на Красногородское кладбище для родственника одного из моих коллег. Именно оттуда открывался впечатляющий вид, который так метко был схвачен в начале ХХ века Александром Куприным в повести «Молох»: «Над заводом стояло огромное красное колеблющееся зарево. На его кровавом фоне стройно и четко рисовались темные верхушки высоких труб, между тем как нижние части их расплывались в сером тумане, шедшем от земли. Разверстые пасти этих великанов безостановочно изрыгали густые клубы дыма, которые смешивались в одну сплошную, хаотическую, медленно ползущую на восток тучу, местами белую, как комья ваты, местами грязно-серую, местами желтоватого цвета железной ржавчины. Над тонкими, длинными дымоотводами, придавая им вид исполинских факелов, трепетали и метались яркие снопы горящего газа. От их неверного отблеска нависшая над заводом дымная туча, то вспыхивая, то потухая, принимала странные и грозные оттенки…».

Но это только лирическое отступление. Так сказать, попытка настроиться перед непростой для меня темой, которую попытался раскрыть известный прозаик Борис Евсеев в своей новой книге «Казнённый колокол».

Уровни и дорога

Произведение автора, на первый взгляд, напоминает компьютерную бродилку – квест. В нем несколько уровней, которые нужно пройти героям, в данном случае – небольшой творческой группе из России, путешествующей по территории Донецкой народной республики. Уровни в тексте можно различить визуально – часть его (семь текстов из двадцати) набрана курсивом. Сразу бросилось в глаза, что набранное курсивом имеет импрессионистскую природу, нечто сиюминутное, подмеченное на ходу, в дороге.

«…не я смотрю на дорогу – дорога вбирает меня со всеми потрохами в свои повороты, изгибы, трещинки, воронки, лужицы, дымы, раздымления, сверкания…». («Дорога. Мертвый енот, надкушенная брюква»).

Такой текст завораживает, ты готов окунаться в него вновь и вновь.

На границе добра и зла

«Казнённый колокол» являет собой своеобразное продолжение книги «Офирский скворец». Этот роман-притча оканчивается роковыми выстрелами на границе России и Украины. А в многослойном, как пирог, рассказе «В глубине текста», который следовал в книге сразу за «Офирским скворцом», Борис Евсеев делится воспоминаниями об отце и матери. Оказалось, что они чудом остались живы в начале 50-х годов прошлого столетия в Дрогобыче – городе на Западной Украине, куда прибыли по распределению. В этом рассказе прозвучит жесткое определение «славяножор». Потом в «Казнённом колоколе» оно трансформируется в «славянокос». В рассказе «В глубине текста» Евсеев приводит реплику отца, которая будет художественно переосмыслена в новой книге, в тексте под названием «Дорога. Казнённый колокол». Вот эта реплика:

«Ты пойми! Все эти нацменьшинства, все эти верховинцы, лемки и бойки, – они только прикидываются украинцами, а на самом деле – до мозга костей немцы! Я германский дух за версту чую!»

С таким миром, зараженным фашистской идеологией, ведет сейчас борьбу народ Донбасса. Граница этого противостояния, как сказал один из выступавших на презентации книги в Русском ПЕН-центре, проходит между добром и злом. Но всё ли так однозначно? Где добро? Где зло? С какой стороны? В интернете попал на видео из Киева, транслировавшее с Майдана похороны погибших под Авдеевкой бойцов ВСУ. Траурная музыка,  почетный караул, цветы, венки, множество людей, слезы матерей и жен и… волны ненависти к России, к русским. Они там, в Киеве, реально считают, что идет не гражданская война, что это борьба за независимость от  российских захватчиков. Они убедили в этом весь мир, убедили в этом самих себя. Такая же ненависть к Украине - на Донбассе. Жители ДНР и ЛНР не могут понять, почему Вооруженные силы Украины обстреливают из тяжелого вооружения мирное население, гражданские дома, почему гибнут старики, дети.

Сможет ли книга «Казнённый колокол», изреченная в ней истина, остановить кровопролитие? Не уверен. Тем не менее, автор поступает честно. Он должен все видеть своими глазами. Это своего рода служение, писательский долг, если хотите, лепта, которые, в конце концов, изменят ситуацию к лучшему.

«Впечатления, они на то и даются, чтобы врезаться намертво, врезаться так, чтобы никогда не изгладились из памяти, не изменились до неузнаваемости люди и лица, химеры и тени». («Страсти по Донбассу»).

А музыка звучит…

Вступление к книге («Страсти по Донбассу») сразу задает высокую ноту, предельно высокую. Здесь публицистические приемы плавно переходят в лирический текст. Буквально вся книга пронизана поэтическими откровениями, стихотворениями в прозе, которые, к тому же, имеют музыкальную основу. Так автор выражает свое удивление и восхищение, а возникающий в этих случаях пафос мастерски облечен в музыкальный ряд, тексты будто встроены в явственно слышимую мелодию.

«Могут ли напор и воля перетекать в ландшафты, передаваться природе края? Могут ли страсть и слово овеществиться: стать переулками, домами, бесстрашными поступками, новыми лугами, посевами? Здесь, в этих местах, - могут». («Страсти по Донбассу»).

У Бориса Евсеева и заголовки во многом импрессионистские. Чего стоит только «Дорога. Мертвый енот, надкушенная брюква». Яркие краски, жирные быстрые мазки. Такая же и музыка – солнечная, построенная на импровизациях – моментальных, незаученных. Описание КПП «Успенка» на границе – это же песня!

«Обернувшись, посмотрел на железный купол, которым был накрыт погранпункт: он весь был истыкан мелкими рваными дырьями.

… задрал голову вверх – стало видно изодранное в клочки небо. Да и сам купол – высокий, изящно выгнутый – в тот миг тоже показался небом…».

Каждое слово, как в стихотворении, на своем месте, текст звенит, точнее, гудит, как колокол.

Но это пока описательство, картинки. Они подаются легко и изящно. Как будет с персонажами, с сюжетом? Что будет дальше? Узнаю ли я близкие моему сердцу места? Боюсь, что автор не заметит того, что мне дорого – заиграет, запиликает, уйдет головой в музыку, в семь нот…

Соединяя прошлое и настоящее

«Ехали через Иловайск. Здесь шли страшные бои, но вся разруха уже собрана в кучи, спрятана, оштукатурена». («Дорога. Мертвый енот, надкушенная брюква»).

Или там же: «Кое-где – груды битого шифера. Попадаются заклеенные крест-накрест (символ войны!) окна…».

Такого в моем мире не было. Сердце наливается свинцовостью, тяжелеет.

Евсеев творит на грани реального и ирреального. Не фантастического, нет, скорее, мистического. Такой себе мистический реализм. Меня поправят, не мистический – магический. А вот здесь можно поспорить. У Евсеева не магия – мистика. Знаки, указующие артефакты разбросаны по всему пространству книги. Описываемые события нельзя воспринимать линейно, в лоб. Автор выстраивает сложную структуру. Благодаря поэтичности языка, его музыкальности рождается полифоническое звучание.

Слои текста движутся иногда в противоположных направлениях. На первый взгляд, кажется, что писатель намеренно запутывает повествование, сбивается, перепрыгивает с одной мысли на другую. Но это только на первый взгляд. По прочтении понимаешь, что оркестр сыграл виртуозно, что у каждого была своя партия, и получилась настоящая симфония, сносящая крышу, уносящая слушателя (читателя) в невероятные вершины, требующая от него напряжения и участия. И, простите за пафос, способная останавливать танки…

Непрерывная ткань путевых заметок прерывается воспоминаниями, уходами в другое пространство.

«Воспоминания перемежались короткими укоризнами: дед похоронен в Донецке, и сходить на его могилу – дело святое…». («Дорога. Мертвый енот, надкушенная брюква»).

Борис Евсеев соединяет прошлое и настоящее. Причем прошлое в его изображении кажется, на мой взгляд, более реальным и осязаемым, чем настоящее. Более того, путешествие на Донбасс выглядит чем-то фантастическим, как полет на другую планету, в неизведанное. Оттого в рассказах персонажи будто помещены в иное, непривычное для обывателей, пространство, где действуют свои законы – физические, моральные, – своя система координат, отличная от нашей, а система ценностей выражена более отчетливо и выпукло.

Жить хотят все…

Фраза у Евсеева напевная, строка его прозы сродни поэтической – стиху. Автор не чурается рефренов, часто использует жаргонизмы, смело вводит в текст новые словообразования. Вот навскидку: пустырёк, мимоезжие, мутнозвоны, горнопидоры, дурошлёпистый, гепнулся…  В тексте, – то в одном рассказе, то в другом – разбросаны артефакты. Так, к примеру, вечно живой Чехов соседствует с мертвым енотом и надкушенной брюквой. Кто из них символ? Оба. Чехов символизирует путь, роковое путешествие. Енот – это память о смерти; не о Страшном суде, пока просто о смерти. Хотя просто здесь не получится, ведь любая смерть – это гибель Вселенной, разрушение мира.

«Жить хотят все. И чтобы жить спокойно, смерть наблюдать не желают: ни свою, ни чужую, ни вчерашнюю, ни сегодняшнюю, ни завтрашнюю! А тот, кто этого хочет, кто привык представлять свою или чужую смерть – тот тоже о ней старается забыть…».  («Дорога. Мертвый енот, надкушенная брюква»).

Нера – как судьба

В рассказе «Крылья войны» автор начинает повествование об авиаторе. Странный летчик Рябушкин со слепой собакой Нерой…  Уже в этой неразлучной парочке чувствуется сгиб пространства – оно расширяется, приобретает другие черты. Донецк, где происходит встреча рассказчика с летчиком, становится порталом, местом, где происходит переход в другое измерение.

Две временные отсечки – 7:20, 7:25 – и мы попадаем в рассказ Рябушкина, единственного штурмовика непризнанной республики. Самолет подбили, летчик катапультировался и оказался на территории, занятой украинскими вояками, где встретился с сапером-подполковником Зубко, потерявшим зрение еще в 2014 году под Мариуполем.

Многое в этой ситуации кажется неестественным. Представьте, самолет упал, вокруг шастают правосеки, а катапультировавшийся штурмовик начинает обсуждать со слепым офицером, против кого воюет Новороссия. Оказалось, против «притрушенных землей и пеплом древних германцев», то есть «мертвых людей со светонепроницаемыми глазами, нарядившихся теперь в шаровары и вышиванки». Честно говоря, попахивает обычным трындежом человека, у которого язык, как помело. Поэтому собеседник, слушавший поначалу рассказ Рябушкина внимательно, постепенно уходит в свои мысли, точнее, в воспоминания. Открывается еще один портал.

Главная мысль «Крыльев…» – «война уносит миллиарды жизней, но жизни человеческие возвращаются». Открытие неожиданное, и существенное. Вспоминая историю своей семьи, автор осознает, что родители назвали его в честь дяди Бо, старшего брата его отца, чей самолет был сбит в 1943-м под Анапой. «Не знаю, как кто, а я живу именно благодаря той страшной многогрешной войне! Не упади дядя Бо в Черное море, меня скорей всего назвали бы по-другому. А с другим именем, сам знаешь – и жизнь другая».

Структура «Крыльев войны» многоплановая, в несколько ярусов. Потрясающая образность и точность. И красота. Глубинная красота.

Еще два важных момента. Первый о собаке Нере: «Нера, как судьба: слепа-то она слепа, а куда надо все одно выведет». И второй – «Донецк и в девять утра был все так же безлюден».

Герои и антигерои

Удивительно, но мне кажется, что героя рассказа «Тиня-тушкан» я видел на «You Tube» в ролике, который был снят на дне рождения легендарного ополченца Гиви. Он стоял, опираясь на легкие алюминиевые костыли, а Гиви танцевал…

Тиня – молодой человек четырнадцати с половиной лет, инвалид – правая нога его на 36 сантиметров не достает до земли. Его всегда можно найти на книжном рынке «Маяк» в Донецке. «Такого радостного калеки, - говорит рассказчик, - я не встречал нигде: ни в Питере, ни в Москве, ни даже в Сергиевом Посаде, где перед Лаврой обиженных и покалеченных жизнью всегда предостаточно. А тут – наоборот! Не жизнь обидела Тиню, он ее – под зад пинком – выпер на улицу: гуляй, курвенция, где тебе нравится!».

- Здым-м, здым-м, жасть! – так Тиня описывает встречу с шаровой молнией. Ну, как мимо такого описания пройти писателю? Но самый апогей в рассказе «Тиня-тушкан» – бой у Саур-могилы, куда он повез провиант и медикаменты для ополченцев. От страсти Тиня путает звуки, запинается в словах. Тем не менее, на предложение определить его, как инвалида, в госпиталь, отвечает категорическим отказом: «…без Добасса нет меня в живых. Я только в этом месте живу, – признается он. – В других местах – я мертвый».

В «Казнённом колоколе» все герои находятся в динамике – вечно куда-то прыгающий Тиня («Тиня-тушкан»), выгуливающий слепую собаку Рябушкин («Крылья войны»), всегда легкий на подъем, доверчивый и легкомысленный тромбонист Никита Цуников («Скифская арфа»). О Никите, которого все зовут Китей, стоит сказать особо. Его история – это рассказ о музыканте, отлученном от оркестра, который влачит жалкое существование, устроившись сторожем в «Донецк-оперу». Китя, как все персонажи в «…колоколе», (в том числе, и сам рассказчик), одержим. Одержимость его на грани юродства. Китя – стебанутый, странный. Он будто гонится за прошлым, пытается поймать его, как маленький мальчик фазана. Создается ощущение, что практически все герои рассказов – люди обреченные, их будто вырвали с корнем и бросили гнить и сохнуть. А они сопротивляются, пытаются зацепиться за жизнь, пустить корешки.

Для Евсеевского творчества обязательно присутствие птицы. Образы пернатых по воле автора кочуют из книги в книгу – сокол, петух, скворец, филин…  За этой причудой кроется стойкое убеждение писателя в том, что человек произошел от птицы, что наши души – человеков и пернатых – родственны.

Настоящим откровением пронизаны размышления умирающего Никиты Цуникова о звуке.

«Звук, звук… Может, звук и есть Дух? И Дух этот, звук этот – был всегда… Звук есть Бог. Бог есть звук. Глас Божий управлял миром до Христа…». («Скифская арфа»).

Особое место в книге занимает образ писателя-разведчика Владимира Богомолова, о котором автор пытался в свое время написать эссе в газету, несколько раз встречался с ним. Этот реальный персонаж стоит в ряду основных героев «Казнённого колокола», более того, создается ощущение, что он возглавляет его. Авиатор Рябушкин, Тиня, Никита Цуников, ополченец Иван Влас и его жена Славка, и даже отец автора – все они, как бы из одного отряда, боевого подразделения, в котором командиром – Владимир Осипович Богомолов. Он – предводитель. При этом писатель такой же чудаковатый, как и все герои Евсеева. Более того, чудаковатость Богомолова помножена на 100, за ней стоит жизненный опыт и мудрость. У него на всё свое мнение, отличное, скажем так, от официального, он всё объяснит, разложит по полочкам, спрогнозирует, точнее, напророчествует.

«Хищноватые огоньки глаз из-под школярского чубчика, крепкий с развитым “верхним чутьем” нос, командирский басок. Так, именно так смотрит на хрущатую падаль карающий богомол перед броском, перед “уцепом”!» («Красный городок. Богомолов»).

Несколько иными предстают перед читателями представители противоборствующей стороны, как правило, это отрицательные персонажи, антигерои. Это разведчики-украинцы: Игнат и Ярема (рассказ «Гонопупу»), уголовник Симеон («Скифская арфа»), райкомовский работник Кирик Ильич Козелло («Сталино»), командир батальона правосеков Олег Хенкер («Дорога. Казнённый колокол»), террористка-подрывник Джёска («Славянокос»). Выписывая антигероев, автор обходится без полутонов. Если враг, то человеческого в тебе только внешность, сквозь которую явственно проглядывает сущность дикого зверя, иногда даже монстра или оборотня – хитрого, мерзкого, вероломного. Еще такой момент: никого из них автор не прощает, все они, так или иначе, понесут наказание.

Какая она, правда?

Евсеев с удовольствием осваивает и предлагает читателю новые формы, неожиданную стилистику – записки из ежедневников, рэп-раёк «Славянокоса» (помните у Галича, «И прямо с вокзала — в кромешный, ничтожный, раёшный - ворвусь в этот город…»?), прорисовка времени твердо-мягким карандашом в «Сталино», кино республики с описанием каждого эпизода в «Савелии». Автор узнаваем, при этом – разнообразен. С ним не соскучишься. Он не боится экспериментировать, соединяя, казалось бы, несоединимое, – журналистские атрибуты (репортаж, интервью, очерк) с писательскими приемами.

С трепетом, и даже с некоторой придирчивостью я вчитывался в тексты, в названии которых фигурировал Красный городок. Волнение мое понятно: Красный городок – реальная местность, которую я исходил вдоль и поперек, многое связано с этим поселком. Здесь я с тестем пас поселковое стадо коров, здесь на стадионе проходили основные мероприятия Дня металлурга - одного из самых почитаемых в Енакиеве праздников, сюда ходит трамвай «единичка». Но о самом Красном городке Евсеев говорит мало, разве что такой отрывок:

«Конечно же, имя перекочевало сюда из жилпоселка под тем же названием, но каким-то слишком уж символичным оно мне показалось. Ведь городок мертвых – это совсем не то, что городок живых! Если у мертвых есть свои города, села, территории и страны, свое городское хозяйство, своя организация – пусть хотя бы лишь одного только похоронного дела – то нам, живым, скоро конец…». («Серая зона – Красный городок. Дорога»)

Похоже, автор увидел в милом моему сердцу Красном городке – что-то по-настоящему тревожное и страшное. Городок мертвых?

На кладбище писателю пришло воспоминание о встречах с Богомоловым. Енакиево, в силу своего природного расположения стоящее в стороне от боевых действий (в отличие от соседней Горловки), оказалось тем местом, где нужно было остановиться, подумать, осмыслить, вспомнить. Здесь на красногородском кладбище Евсеев запишет «слова, которые Богомолов своим грубовато-надтреснутым голосом мог сказать о нынешней Донбасской войне: предатели, абверовцы, как прятались, как все эти годы умело маскировались!». Получается, что вооруженный конфликт на Юго-Востоке Украины – это продолжение Великой Отечественной войны?

Автор не дает ответа. Более того, после мысленного разговора с Богомоловым у него вырывается неожиданное признание: «Я понял: правду о войне говорить невозможно. В советское время – по одним причинам, в нынешнее время – по причине дипломатических отношений с соседями, в исторические времена – из-за одного, в будущие времена – из-за другого». («Красный городок. Богомолов»).

Действительно, какая она, правда? У Евсеева на этот счет особое мнение, которое он запишет в форме пронзительного стихотворения в прозе:

«Правда – неподъемна.

Правда – неподъемна и мучительна.

Вынуть мучительную правду из чистого листа может только объемный рисунок.

Значит, правда объемна!». («Сталино»).

Дух донбасских мест

Один из ключевых персонажей в «Казнённом колоколе» – Шубин. Причем чувствуется, что этот мистический герой-призрак помимо воли автора занимает одно из главных мест в книге, а возможно даже и в судьбе Донбасса. Шубин – дух донбасских мест, «хозяин здешних шахт и шахтерского племени покровитель». Он возникает из ниоткуда, и, вроде бы, ничего не делает, но после его появления делается как-то морозно на душе, неуютно. И это неспроста, ведь по легенде, если в шахте кому-то из горняков довелось встретиться с дедушкой-призраком, жди беды – или крепь не выдержит, или выброс метана произойдет, или подрывной заряд преждевременно сработает. Ванечка Комогорцев, участник группы, путешествующий вместе с автором, встретился с Шубиным на дороге. Старичок - «в бараньей овчине, в старинной каске. На каске – фонарь. Другой фонарь светящийся – под рукой. И крест Георгиевский». Особенной аномалии до конца книги не произошло, но обреченностью от этой встречи повеяло. Даже не обреченностью, а нехорошим предчувствием. И беда на Донбасс пришла, не в книге, нет – по настоящему, взаправду. Сначала в октябре 2016 года украинская диверсионная группа взорвала в лифте героя ДНР Моторолу, потом в феврале 2017-го начались страшные обстрелы Донецка, которые накрывали весь город, кровопролитные бои в районе Авдеевки, гибель легендарного ополченца Гиви – Михаила Толстых, попрощаться с которым вышел весь город…

Случайность? Или все же это были происки Шубина? Честно говоря, не знаешь, что и думать. Как бы то ни было, но для меня содержание книги стало перекликаться с фронтовыми сводками, с новостями из Донбасса.

Любовь и смерть

Евсеев дает большое полотно, пытается дать. Местами получается пронзительно. И страшно. Смерть в «Казнённом колоколе» - обыденность, страшная обыденность. Возможно, это главное, что понял писатель, путешествуя по Донбассу. Но смерть должна чем-то уравновешиваться. Помните, огласительное слово Иоанна Златоуста, которое произносят во время пасхальной службы: «Смерть! Где твое жало?! Ад! Где твоя победа?!». Смерть уравновешивается любовью.

Любовь на войне – это всегда трагедия и потеря. Всё может оборваться одним осколком мины.

«Непризнанная любовь – как непризнанная республика. Надо ее признать, узаконить» - в этих словах, которые были сказаны русско-иранской красавицей Савелией и предназначались только одному человеку – Ване Комогорцеву, звучит надежда. Савелия как бы дает всем нам понять, что злобой и ненавистью конфликт не погасить, спасет только любовь. Это надежнее самого современного оружия, надежнее доблести. Ведь только любовь может быть синонимом, символом победы.

Автор рецензии: Владимир ПИМОНОВ,

г. Сергиев Посад