Последние великие

Главный литературный повод недели - премьера фильма «Саша Соколов. Последний русский писатель» на Первом канале. Фильм, сразу отметим, хороший - то есть включив его за обедом, не шаришь через пять минут в поисках чего-то более приемлемого. Хорош же он по двум причинам.

Главный литературный повод недели - премьера фильма «Саша Соколов. Последний русский писатель» на Первом канале. Фильм, сразу отметим, хороший - то есть включив его за обедом, не шаришь через пять минут в поисках чего-то более приемлемого. Хорош же он по двум причинам.

Во-первых, жанр «телефильм о писателе» к сегодняшнему дню вполне освоен, правила его понятны: должно быть живо, интерактивно, отчасти мультипликационно, обязательно с легким юмором (первый кадр фильма о Соколове: «Владимир Владимирович рекомендует» и т.п.).

Во-вторых, главный герой фильма оказался человеком обаятельным. Никакой не «затворник», а нормальный «автор одной книги» (ну, трех, еще несколько эссе): книга эта, собственно, осталась за кадром, а сам автор - вот он, перед нами, приятно послушать, приятно смотреть.

Что-то, однако, зацепило в названии. Вернее - напомнило.

Другой телефильм к юбилею, правда, двадцатилетней давности: «Жизнь Солженицына» Леонида Парфенова. Он начинается преамбулой, которую автор повторит потом в бумажной «Намедни»: «2008 год …скончался Солженицын - последний великий русский писатель в том грозном смысле этого понятия, которое досталось от XIX века».

Любопытное ранжирование, которое наверняка отложится в памяти у широкого (более-менее) зрителя. Русская литературная иерархия вообще сложная штука. В «Чукоккале» был «Проект табели о рангах советских писателей»:

1. Величайший;
2. Великий;
3. Гениальный;
4. Знаменитый;
5. Выдающийся;
6. Замечательный;
7. Большой;
8. Крупнейший…
всего 70 позиций.

В общем, казалось бы: ох уж эти журналистские звонкие формулировки… Но есть в этом и нечто знаковое, переходное.

Век титанов в самом деле прошел вместе с Солженицыным. Великих советских стариков с мощным литературоцентричным бэкграундом тоже почти не осталось (ну, ещё Битов… ау, Андрей Георгиевич!). Таким образом, мы и впрямь наблюдаем эволюцию титула: «великий русский писатель» → «русский писатель» → …

Дальше, видимо, «просто писатель»? Поскольку дополнительные эпитеты применительно к Прилепину, Шишкину, Улицкой, Донцовой, Быкову, Иличевскому, Пелевину, Сорокину, Старобинец, Зайончковскому, Крусанову, Иванову (причем любому литературному Иванову) и так далее - какие-либо эпитеты будут смотреться тут слегка нелепо. Скажем, «Алексей Иванов - великий пермский писатель»: смешно ведь. Либо твоя «русскость» конвертируется на другие культурные языки, либо нечего носиться с ней как с писаной торбой.

В общем, как написал недавно Евгений Ермолин: «Литератор, оторвавшись от злобы момента, освободившись от тяготения среды, завис в разряженной кастальской атмосфере, где он никому ничего не должен. Но и ему никто. И ничего. Литература становится специфической субкультурой с явно выраженной границей, определяемой некоторым уровнем того, что называется профессионализмом».

Или, как еще раньше сформулировал Дмитрий Бак: «поэт в России больше не больше, чем поэт». Впервые за двухсот-с-лишним-летнюю историю литературный процесс входит в нормальное русло. Правда, обессмысливается само понятие «литературный процесс». Но это уже другая история.

Автор: Сергей Оробий