Подробный разбор-рецензия последней книги Джоан Роулинг о Гарри Поттере

Недавно писательница Джоанн Харрис написала у себя в блоге едковатый такой пост о том, как взрослые натурально украли «Гарри Поттера». У детей украли. Поначалу, пишет Харрис, вселенная Гарри Поттера не слишком-то выглядывала из-под стола, это было место чистой и беспримесной детской радости, ну, знаете там — зона, где можно улыбаться всем сердцем без ироничной оглядки на постмодернизм.

Но вот беда, продолжает Харрис, в какой-то момент она стала замечать, что из этой вселенной исчезли все дети. Ушли, что твои мышки за гаммельнским крысоловом в образе пубертата, и на их место тотчас же втиснулись взрослые. Пойди в Лондоне на вокзал Кингз-Кросс — а там взрослые в полосатых шарфах отчаянно цепляются за вмурованную в стену тележку как за уходящее детство.

Зайди в интернет, а там вообще не пойми что творится — возрастные, как нынче говорят, люди с таким практически остервенением пришпоривают фандом, чистят вулканы и, что там еще, зажигают звезды на огромной планете ГП, что юным крошкам с их чистой беспримесной и подстольной радостью как-то места на этой планете уже и не осталось.

Но Харрис, возможно, сама того не желая, затронула этим своим постом другую не менее ощутимую проблему — или даже не проблему, а некоторое заметное затруднение, которое всякий раз выскакивает лежачим маглом на дороге к офису и взрослой жизни — и затруднение это связано с тем, что условно пока что можно назвать потерянным поттеровским поколением. Есть на земле — и никуда в ближайшее время не денется — огромная группа людей, которая по-настоящему выросла, ну или как-то заметно оформилась на книжках о Гарри Поттере.

Выросла в те дни, когда книжек было еще две, три, четыре, когда до битвы за Хогвартс оставались не месяцы, а годы, когда литературной жизнью стремительно растущих крошек-маглов (тех самых, видимо, что перестали помещаться под столом) владела восхитительная неуверенность в завтрашнем дне и личной жизни мальчика Гарри.

Когда Дамблдора оплакивали на международном уровне, а Фреда — горше, чем Дамблдора. Когда, в общем, вырастали вот все эти дети, для которых приключения Гарри Поттера придумывались и писались в режиме реального времени.

И которым и повезло сильнее всего (я по-прежнему уверена, что мало что вообще сравнится с невероятным чудом ожидания новой книги, когда ты знаешь, что предыдущие были очень-очень классные и принесли в твою жизнь, если и не пятьсот эскимо, то хотя бы один прекрасный вечер, проведенный в состоянии превосходно и совершенно легально расширенного сознания, когда твой личный путепроводик в Нарнию или просто — отсюда — был ощутим, осязаем и почти-почти реален), и не повезло сильнее всего тоже.

Поттеровская магия началась и закончилась, оставив после себя целое поколение людей, раскрывших рты да не поймавших снитч, потому что он хвостиком махнул, сердечки-то и разбились.

Джордж Мартин, второй действующий волшебник такого же масштаба, мог бы, пожалуй, повторить штуку, но он, во-первых, и так изначально писал не для детей — некому было тащить из детства ощущение личного книжного чуда, к книгам Мартина люди подходили уже кто с ипотекой, а кто с колоноскопией, в общем, с ключом не от Нарнии, а от антивируса

А во-вторых, Мартин в последнее время чем-то напоминает Рипа ван Винкля: присел на минуточку, глядишь — двадцать лет прошло, а у чуда, даже литературного, тоже есть срок годности, с учетом колоноскопии — тем более.

Так вот, эти печальные выросшие дети, те самые, для которых мантия-невидимка стремительно превращается в невидимку-носовой платок, те самые, которые в одиннадцать лет мечтали о письме из Хогвартса, а в тридцать один — о ячейке в банке Гринготтс — и вспоминаются в первую очередь, когда начинаешь читать новую пьесу Джека Торна, занявшую — за неимением других полнокровных текстов — место восьмой книги в каноне.

Потому что эта книга вся сделана для этого поколения детей лейтенанта Поттера, и это и хорошо, и плохо, но превыше всего — чрезвычайно вежливо со стороны Роулинг, которая под занавес величайшей истории о мальчике, который выжил, еще раз на прощанье взмахнула палочкой и утерла расквашенные о взрослую жизнь носы примерно миллиарду бывших детей.

И если в первую очередь держать в голове, что пьеса эта — что-то вроде прощальной вечеринки для своих, где можно снять утягивающие трусы и двадцать лет жизни, то вся история делается от этого — нет, не лучше, но как-то милее и начинает, знаете, чем-то напоминать не самые удачные сочинения Диккенса, которые все равно пронизаны золотым диккенсовским гением и его нескрываемой любовью к любезному читателю.

Вся пьеса выстроена, в общем-то, не на проживании нового уголка вселенной ГП (из этих новых углов тянет сквозняками все той же взрослой жизни — воспитанием детей и необходимостью что-то делать с залысинами), а на переоткрывании ее прошлых страниц.

Как, знаете, у каждого в детстве, наверное, была книжка с любимым куском — не знаю, как назвать — сценой, частью, которую можно было перечитывать по сто раз.

Я очень любила, например, подготовку к приему гостей в «Джен Эйр» и еще — в «Маме, папе, бабушке и восьми детях в лесу» историю о том, как они устраивают себе настоящие каникулы и едут кататься на лыжах, но у них нет денег на отель и они очень уютно размещаются в бывших стойлах, постоянно пьют кофе из термосов, едят бутерброды и вообще отлично проводят время.

Так вот и пьеса «Гарри Поттер и несчастное дитя» (не то чтобы я активно поддерживала предлагаемый нынче вариант перевода «окаянное», мне кажется, эта архаичность совсем капельку немножко излишняя, но по смыслу — по смыслу да, cursed child тут, конечно, как bloody child или даже fucking child, потому что это книга еще и о детях, которые не всегда нужны родителям в том виде, в котором они получаются, но это уже одна из взрослых и больших тем пьесы, и могу ли я в конце-то концов написать что-то от точки и до без скобок и тире), так вот и нынешняя пьеса — это такое «вновь я посетил», самое-пресамое распоследнее перечитывание любимых отрывков и заапрувленные самим автором вздохи на тему того, что было бы если бы.

С этого места у меня правда начинается единственная претензия к Торну, Тиффани и Роулинг. Для того, чтобы зрителю и читателю можно было бы еще раз вернуться в прожитое и его прожить, но несколько по-другому, авторы натурально поворачивают время вспять.

Основным сюжетным гаджетом становится time-turner — как он у нас назывался? Маховик времени? — при помощи которого новое поколение поттеров и малфоев вертит время назад, чтобы подкрутить кое-что буквально в консерватории.

Конечно, это почти единственный более-менее элегантный выход для того, чтобы все-таки рискнуть и спасти Седрика (забавно, конечно, что во внутренней борьбе невинно павших победил именно Седрик, а не Фред), расширить роман Рона и Гермионы, который в пылу спасения мира случился буквально на двух строчках и слишком быстро оброс детьми и залысинами, но самое, самое главное, что дарят Роулинг и Торн фандому — это возможность увидеть Снейпа приличным человеком, которому есть что сказать, кроме always.

Но именно этот сюжет — о том, что фарш невозможно провернуть назад — на разные лады уже рассказали все кому не лень, от Кинга и Аткинсон, до совершенно массовых Клэр Норт и Эндрю Шона Грира.

Бабочка из того самого «эффекта бабочки» уже, если честно, несколько подустала крылышками бяк-бяк-бяк-бяк, потому что за важным, но несколько залоснившимся от использования сообщением о том, что прошлое нельзя изменить и все случилось так, как и должно было случиться (я убила столько народу, чтобы Волдеморт не пришел к власти, глупышечки мои) как-то теряются гораздо более важные, но и менее визуально выгодные темы о воспитании детей и природе зла, которая, как в очередной раз не ленится повторить Роулинг, только крепнет в вызванном отсутствием любви одиночестве.

В самой приятной статье о пьесе из всех, что попадались мне на глаза в последнее время, Дженет Мэнли пишет о том, как сильно пьеса связана с истинно британским концептом унижения, которое оказывается и самым мощным, и самым очистительным и дезинфицирующим, что ли, орудием британской vs американской культуры. (Я не буду подробно останавливаться на разборе этой статьи, но вы ее обязательно прочтите, хотя бы ради смешного сравнения с этих горизонтов Трампа и Бориса Джонсона.)

В завершении статьи Мэнли пишет о том, какая Роулинг в целом молодец, что обернула то, что могло стать для нее унижением, себе, в общем-то на пользу — придумала историю, которая вытащила на свет божий все огрехи и незакрытые гештальты в ее самых известных книжках, и с любовью дала зрителям потыкать в эти дырки пальцами, чтобы убедиться, что да, мол, книги неидеальные, а потому — живые.

И к этому мне хочется добавить только одно: несмотря на все сожаления нежно мной любимой Джоанн Харрис, пьеса Harry Potter & The Cursed Child написана все-таки для детей, пускай и для тех, которым уже за тридцать, и садиться ее читать или смотреть с лицом и жизненным багажом, заготовленными для фон Триера, это все равно что в то самом детстве войти в те самые книжные стойла и сказать: «Фу, да это стойла!» No shit, Sherlock.

Но если сама Роулинг, выражаясь словами той же Мэнли, не боится показать нам завалявшиеся у нее в гардеробе сюжетные бабушкины трусы — просто потехи ради — то и взрослым, пожалуй, можно не оглядываться на Джоанн Харрис и принять приглашение к карнавалу, где костюм снежинки и волшебная палочка не просто обязательны, а жизненно необходимы. Вся пьеса — это фактически подаренный тому самому потерянному поттеровскому поколению Маховик времени и грех им еще разок не воспользоваться.

Источник: biggakniga.ru