Клуб литературных самоубийц

Литературный критик Сергей Морозов о писательской смерти по-джентльменски.

этого мира. И копейки не стоит. Это и есть истинное значение возвышенной риторики о «бесценности» литературы.

На самом деле никаких особых высоких сфер литература не образует. Живет она практически по тем же законам, что и товарное производство.

Куча писателей и поэтов, о которых вспоминает в своей колонке Владимир Березин, перемерли под забором не потому, что такова сущность искусства (чтобы записаться в гении надо непременно сдохнуть в нищете), а потому что таковы плоды взгляда на него, как на бесполезную духовность. Одни считают литераторов ангелами, другие — дармоедами. И то, и другое воззрение удобно обывателю, поскольку не предусматривает за литературой никакого финансово-экономического обеспечения.

Впрочем, это тоже все только на первый взгляд. Правильнее интерпретировать вереницы писателей и поэтов в лохмотьях совершенно иначе. Они и умерли под забором потому, что литература — есть область, ничем не выделяющаяся среди других, такая же, экономическая, производственная. Просто с неопределенной прибыльностью и большими рисками.

Но и это ее не слишком отличает от сельского хозяйства, которому литературу некоторые противопоставляют. Что на картошку, что на литературу рассчитывать нельзя. И тут и там сплошная зона рискованного земледелия. То заморозки, то засуха, то семена не те подсунули, то соседи все подчистую выкопали.

Ничего особенного в литературной жизни нет. И все в ней такое же материальное и приземленное, как везде. Прополка текста, окучивание отдельных глав и частей. Полив, теплицы. Все такое же заурядное.

Ну да, картошку вырастил и сыт. А текст обязательно на что-нибудь обменять надо. Вот в этом, между прочим, большая степень духовности и проявляется. Там, где картошка, ничего кроме природы не нужно, а здесь надо общество, другого человечка. Ты ему что-нибудь расскажешь, а он тебе яичко или хлебушка взамен.

Однако если сравнить литературу с другими отраслями ремесла и производства уже надприродного характера, то в ней вновь обнаружится больше сходства, чем различия. Вот делает человек, к примеру, гвозди или бочки. Понятно, что бочками и гвоздями питаться не будешь. И то, и другое предполагает обмен.

Таким образом, напрашивается вывод. Все в литературном хозяйстве по большому счету так же как и везде. А особенность его связана с тем, что существует и развивается оно в обществе торговом и индустриальном, где есть обмен и специализация, а не то, что каждый пребывает в состоянии натурального хозяйства и агрокультурной автономии, ковыряя землю подобранной где-то палкой.

Естественно, что когда общество деградирует до уровня огородной делянки, то ни о какой литературе говорить не приходится. Но здесь не литература виновата, а общество.

Мы в таком состоянии упадка сейчас и находимся. Литературу в России убил не технический прогресс, а общая социальная деградация. Но признаться в этом страшно, потому что вслед за признанием нужно что-то делать, проявлять некую социальную активность, лежащую за пределами эстетической делянки.

Здесь и начинается сеанс психотерапии и самоуспокоения: «А что? Жить и так можно». Встрял человек. Но разве в этом сознаешься? Вот и начинается песня: бессребреничество — это исконная духовная традиция. В ней вся сущность искусства. «Наши деды и отцы...» В цифровую эпоху искусство принадлежит народу. Какие просторы перед художником это открывает! Наконец-то оковы тоталитаризма сброшены. Искусство становится свободным творческим актом.

Думать о морали уже не надо, об ответственности художника — тоже, принципы эстетики — это пустой звук, да что там, можно и о законах природы и общества забыть.

Звенит победная песнь теологии освобождения, маскирующая испуг, порожденный общественным кризисом. Литература — дело изначально социальное, предполагающее общение мира, автора и читателя, требующее рыночного общества, интерпретируется в строго индивидуалистических тонах естественного, то есть дообщественного состояния.

Под знаменем освобождения от двухмиллионных тиражей докатились до двухтысячных. И продолжают оправдывать процесс растянувшегося на десятилетия самоубийства все той же идеей индивидуальной свободы.

Но если цель литературы — свобода, а не развлечение, или красота, как думали на протяжении многих столетий; не правда, как считали последние два, то возможно, следует быть более последовательными и отказаться от всякого ее материального выражения: от публичных сборищ и конкурсов, наконец, от самого главного — книги. Быть настоящим литератором, свободным от воздействий и влияний можно лишь у себя в голове. Разве не в этом нас убеждают?

Тема свободы, испытав воздействие общего социального разложения, претерпела трансформацию. Литература из средства освобождения мира и всех людей — от греха, невежества, заблуждений, превратилась в борьбу только за свою свободу, без всякой там нашей и вашей. Борьба за свободу перестала быть коллективным делом.

Теперь она — индивидуальный акт. Творчество, апеллировавшее некогда к познанию, избрало в качестве своего девиза невежество. Борьба за то, чтобы быть свободным в мире, и за то, чтобы мир был свободным, обернулась вдруг требованием свободы от мира. Литература, долгое время бывшая знаменем прогресса, движения в будущее, под тем же лозунгом освобождения духа превратилась в инструмент социальной архаики. А сами авторы стали агентами, проводниками процесса архаизации.

Одни выражают это стремление назад к земле и примитиву открыто — в виде прямого прославления покосившихся изб и заросших огородов, по которым ползает совесть нации — постраспутинские старухи, постбеловские старики, постшукшинские алкаши. Другие говорят о том же самом, мечтая о барских литературных усадьбах с антоновскими яблоками или о башнях из слоновой кости. И те и другие сходятся в одном: литература — это не от мира сего. И с готовностью прибивают ее к распятию.

Литература давно перестала быть сферой интимных отношений автора с листом бумаги. Она превратилась в мощный социальный институт, обрушение которого мы сейчас наблюдаем. Сперва была убрана идеологическая подпорка литературы как социально значимого явления, как общенародной ценности. Теперь демонтируют материальную, пользуясь моментом общего экономического раздрая и разлада.

Вместо того чтобы решать вопросы материального ее обеспечения в современных условиях, многие просто побежали впереди паровоза, записались в ряды первых разрушителей. Но и это не для борьбы с корыстью. Если забота об общем благе неактуальна, то пора позаботиться о собственном, став кем-то вроде брэдбериевских пожарников. «А что поделаешь?»

Но и в этом литература не исключение из правил. Чиновники и педагоги существуют за счет развала образования, врачи — за счет оптимизации. Это общая тенденция. Лидеры мнений определяются не призывами к прогрессу, а озвучением идеологии падения. Пока все общество разваливается на атомы, есть шанс заработать на этом распаде. И вот, пожалуйста — «литература не для денег, литература не для жизни».

Чем же такое отношение чревато для самой литературы?

Образ литературы, освободившейся от материальных оков, — светлый идеал бездельников и дилетантов. Если литература не есть труд, то тогда она — хобби, пустое занятие. Увлекаются ею лишь те, кто сам ни на что не способен.

В писатели попадают, потому что ничего не умеют. Этот взгляд кажется очевидным и вызывает одобрение всякого примитивно устроенного сознания. Одни вкалывают на буровых и в шахтах, другие строят, третьи утонули в море финансовой статистики. Там нужны, знания, руки и голова. И только писателю ничего не надо. Садись и пиши. Вот такая глупость.

Но ведь в эту фразу про «тех, которые ничего не умеют» с легкостью можно подставить любое другое занятие. В бизнесмены, летчики, токари и пекари попадают те, кто ничего не умеет. Звучит почти также.

Однако о них не говорят с оттенком пренебрежения. Здесь же, пожалуйста. Не уметь ничего кроме, как стоять у кассы в магазине, отбивая чеки покупателям, не стыдно. Это — профессия. А писать книжки — нет. Это так, забава, дуракаваляние.

Стоит ли удивляться, что ярчайшим воплощением поэта и писателя становятся министр Улюкаев и заместитель Председателя Правительства РФ Рогозин? Они — наш идеал, они провозвестники будущего литературы. Это они по-настоящему свободны. Ведь литература для них — хобби.

Непрофессионализм, любительство — вот, что поощряется разглагольствованиями о том, что автор не должен заниматься только написанием книг. Давайте опять подставим: полицейский не должен заниматься только охраной порядка, учитель не должен заниматься только обучением и воспитанием. Профессионализм, знание своего дела, его тонкостей, нюансов, подменяется требованием общего развития личности. Но разве здесь есть противопоставление? Это взаимодополняющие вещи, развитие личности, развитие профессиональных навыков. Последнее же осуществляется в процессе постоянной деятельности, как результат выбора дела всей жизни. Профессионализм связан с совершенствованием в каком-либо ремесле. Но литературу упорно вычеркивают из числа ремесел.

Между тем литература — это то место (есть еще наука), где интеллектуальный труд ставится на поток. Иначе и быть не может. Наука и искусство — это работа головой и воображением, постоянно предполагающая последующий товарный обмен с теми, кто этого делать не может или не хочет. А поэтический восторг и деятельность по наитию, озарению во всяком деле приучает лишь к расхлябанности и низкопробной самодеятельности.

Это мы и имеем в лице современной российской прозы и поэзии. Она является литературой любительской, дилетантской, изготовленной для себя и между делом, написанной спустя рукава, совершенно непригодной к рыночному обмену. Тот апломб, с которым держится российский литературный декханин, только подчеркивает его непрофессионализм.

Мы наблюдаем архаизацию литературы, возврат к былым формам, не буквальный, но все же. Литература опять перемещается из изб-читален в барские усадьбы, стремится замкнуться, изолироваться в малых тиражах, в бумаге. Ее функция — служить стратификационным признаком, отделять элиту от быдла. При этом значимы не авторы, не то, что они там корябают, это вообще не важно, а их статус. Сорокин, Пелевин, Водолазкин, Прилепин ценны как маркеры принадлежности к определенной социальной группе, а не как современные проводники смыслов и ценностей.

Литература должна стать предметом элитарного потребления. И если при этом она перестает быть литературой, то разве это имеет какое-то значение? Пусть пока довольствуется этим. Дальше и вовсе ничего не будет.

Дискредитацией профессиональной сферы в России занимаются в первую очередь сами профессионалы. По сути, это сознательное самоубийство, а люди, объединенные идеей «служения», «бессребреничества», образуют некие импровизированные клубы самоубийц, где каждый может умереть как джентльмен.

Литература не отстает от общей тенденции. Никто так не подкосил ее, как сами носители духовности и идеи освобождения, «великие писатели», «вдохновенные поэты». Сперва вычленили литературу из жизни, а потом начали обижаться на то, что процесс самоуничтожения проходит излишне успешно. Впрочем, в клубах самоубийц всегда так: умирать не хочется, а сил выйти и бороться нет. Вся надежда на принца Флоризеля.

Автор: Сергей Морозов

Источник: rara-rara.ru