Как не попасть в литературу

Литературный критик Сергей Морозов рассказывает начинающим писателям о литературных скачках, экзотике и родовых отношениях.

Сегодня то и дело приходится слышать о том, что Россия из самой читающей страны превратилась в самую пишущую. Потребность читать книги вытеснена у многих граждан стремлением книгу написать.

Странное желание. Абсурдное по своей сути. Зачем писать, если никто не читает?

Причина тривиальная — эгоизм. Не желая слушать других, человек, тем не менее сам хочет высказаться.

Конечно, написать сейчас что-нибудь граду и миру можно и не заступая на территорию литературы. Сеть большая, лимит на частотность и объем высказываний отсутствует. Но человек жаждет не только известности (на нее при нынешних информационных завалах и интернетной уравниловке рассчитывать трудно), но и статуса, официального признания.

Кто такой блогер? Да никто. Так, виртуальный болтун, скрашивающий наше одиночество и развеивающий скуку. Сперва он был в новинку. А теперь все стали блогерами, дело обычное. Значение виртуального дневника девальвировалось. Он утратил сакральность.

Писатель же — это профессия и призвание. Котиков постить может всякий. Для того, чтоб вести записки о своей повседневной жизни, много усилий и мастерства не надо. А вот книга — другое дело. Писательство, как покорение вершин. Духовный альпинизм:

— А я в горы ходил.

— Ну, ты даешь!

То есть это все еще модно. Особенно в продвинутой среде. Бумажные вершины, романтика печатных страниц.

Писатель в общественном сознании по-прежнему обречен на бессмертие. Пусть и в безвестности, под завалами словесного мусора. Даже у самого ничтожного есть шанс остаться хотя бы в примечаниях. Литература — это способ написать на склонах культуры: «Здесь был Вася!» Вася умрет, а в чьих-нибудь сносках много лет спустя всплывет его имя. Жил, мол, когда-то товарищ Василий Оболдуев, автор пятнадцати романов (все ужасны), но если прочесть их взглядом культуролога, то они помогут глубже понять то время. Ну и дальше про непреходящую ценность, документ эпохи, текст нулевых или десятых и так далее.

Может получиться еще лучше: кто-нибудь раскрутит тебя как отвергнутого и незаслуженно обойденного вниманием гения, как яркого представителя литературы, которую мы потеряли. «Возвращенные имена», «забытая книга» и все такое.

В общем, если с религией многое не ясно, то в литературе личное бессмертие гарантировано.

«Как попасть в литературу?» — в связи с этим спрашивают некоторые простые граждане.

Отвечаем: «Никак. Оставь надежду всяк в нее входящий».

Конечно, можно было бы не травмировать психику и смягчить ответ. Пуститься в рассуждения о неисповедимости путей, чуде, случайности, таланте и трудолюбии. Подобными историями, рассказывающими о тяжелом пути к славе, переполнены популярные книжные блоги. Джоан Роулинг, пишущая «Гарри Поттера» в закусочной, Стефани Майер, получающая отказ за отказом. Тут же куча советов по поводу того, как подать текст, как написать синопсис, как общаться с потенциальными издателями. «Не смущайтесь, получая отказы. Путь настоящего писателя не устлан розами. Дорогу осилит идущий». Вечная история Мартина Идена, карабкающегося наверх.

Но, надеюсь, вы помните, чем она закончилась?

Наверху так же пусто, как и внизу.

Все эти советы начинающим авторам — пустые разговоры и откровенная ложь.

В литературу попасть невозможно. И все же люди, не желающие расставаться с мифами, и романтикой высокого творчества, пытаются.

В итоге возникает целый ряд классических моделей непопадания в литературу. Они и создают видимость продвижения вперед и достижения цели.

1

Самая распространенная модель связана с лошадьми. Назовем ее «Кони-люди». Некоторые считают, что лошади — красивые животные, и вообще в их бешеном наскоке есть некая эстетика, нечто героическое и аристократическое. Древние жители Америки, увидев впервые европейских всадников, воспринимали человека и животное, как единое целое, невиданное существо, обладающее невероятными способностями. Литературные дебютанты, похоже, рассчитывают на такой же эффект.

Покорение чего-нибудь. Въезд туда на белом коне как классический случай. Все увидели и восхитились. Попадали со стульев. «Гоголь, новый Гоголь родился!» Проснуться знаменитым. Эта мифологема блицкрига до сих пор будоражит сознание многих. И даже эксплуатируется одной из современных премий. Правда и там чаще всего «просыпаются» люди и без того известные.

Однако будем откровенны. И слава теперь не та, и просыпаться знаменитым все труднее. Хотя бы, потому что ты встал, а вокруг все спят сном летаргическим. Какая тут знаменитость?

Максимум на что сейчас может рассчитывать автор — даже не минута, а секунда славы. Кони въезжают с таким постоянством, что на них уже никто не обращает внимания. Но чаще всего двери заперты, проезд закрыт. Куда ехать? Рукописи издатели не читают, не барское дело. Новые авторы им нужны только на словах.

Однако и односекундный восторг при встрече триумфатора в будущем ничего не обещает. Самый известный въезд в город проходил, как, наверное, многие помнят на ослице, а не на белом коне. Да и запомнился он скорее по последующим событиям — распятие, крестные муки. В общем-то, и цели стояли другие, не покорить кого-то, а просто прибыть в город.

Конно-спортивная модель вступления в литературу упускает из виду, что заезд в литературное пространство еще не гарантирует того, что тебе позволят и дальше устраивать там скачки. Впрочем, нынешние заезжающие в него с гиканьем и свистом обычно и не рассчитывают на дальнейшие состязания. Я вскочил в литературу, чего более? Теперь можно почивать на лаврах.

Случай с Ириной Денежкиной вполне показателен. Семь городов за нее, как в случае с Гомером, не боролись, но два издательства в свое время между собой поцапались. Голос молодой прозы нулевых отстрелялся дебютной книгой, освоил грант, помелькал на телевидении и надолго пропал из вида. В том году было легкое оживление в связи с сериалом «Озабоченные, или Любовь зла» на ТНТ, где Денежкина выступила в качестве сценариста. Не то деньги закончились, не то ТНТ решило запустить своего рода «Дискотеку восьмидесятых» для тех, кому за тридцать, начав с Денежкиной. Но как невозможно в одну реку войти дважды, так нельзя почти полтора десятка лет спустя проехаться на том же белом коне.

Наконец, если тебя и впускают внутрь, то только потому, что лошадка у тебя красивая, да и ездишь ты забавно, неправильно, не так, как все. То есть ценится не сам наскок и напор как таковой, а его необычность.

Это заставляет нас перейти к рассмотрению следующей модели.

2

Назовем ее «Экзотик-поп», позаимствовав словечко у забытой ныне группы «Кармэн». Смысл такой модели вполне понятен — «Ух, ты, говорящая рыба!». Она во многом исторична. Раньше в диковинку была пишущая женщина. Потом папуас, вообще представитель, какой-нибудь небелой расы и малой народности. Затем страдающий инвалид. Люди из народа (недавний пример — Данила Зайцев). В общем, выбор достаточно большой, смотря что сейчас является диковинкой. На диковинке в литературу въезжали многие, от поэтов начала века в косоворотках и лаптях, до лагерных зэков в фуфайках. «Один день Ивана Денисовича» — классический «Экзотик-поп».

Сейчас, в наше время, трудно сказать, что сойдет за экзотику. Но некоторые опции, рассчитанные на меньшинства разного рода, трансформировались в квоты, так что шансы «засветиться» у дебютантов есть всегда. Традиционно популярны романтики. Кто-то вроде Олега Куваева, геолог с заветренным лицом и стопкой бумаги под мышкой. Но слава авторов, цепляющихся за ходовой романтический образ, как и остальных представителей категории «Экзотик-поп» скоротечна.

Кто-нибудь помнит «Волю вольную» Виктора Ремизова двухлетней давности? Похоже, ему с новой книгой придется начинать все заново. Для людей из леса нынче не сезон.

Слово «поп» означает, что это должна быть всем понятная экзотика. Типа того же «Шантарама» Грегори Дэвида Робертса, но на наш манер. Даже не знаю, что здесь посоветовать. Ну вот, тема зоны все еще популярна для нашей словесности. Вообще криминал всегда привлекателен. Записки проституток, наркоманов и наркодилеров, киллеров, политиков. Но, опять же, ненадолго и в очень узком кругу.

3

«Родовое гнездо». Не самая распространенная, но все-таки встречающаяся модель. Много проще жить тому, кто уже приписан к литературе по факту рождения. Генетический блат при поступлении. Сын, внук, сват, брат, внучатый племянник. Возможны другие разновидности, обусловленные семейными и прочими отношениями. Лучше всего не стать писателем, а им родиться, или сначала появиться на свет, а потом как дворянин эпохи XVIII века оказаться приписанным к литературному полку.

Но не всякий приписанный к полку — солдат и офицер. Так и с литературой. Пребывание в ней по факту родства — вещь проблематичная. Творчество предполагает самостоятельность, собственные достижения. А быть чьим-то отпрыском, это еще не заслуга.

И все же потомков и мужей с женами не так много. Да и не все они желают попасть в литературу. Поэтому родственный вариант начинает сменяться служилым, лакейским, соседским. Сидел на коленях у Толстого, дергал за бороду Достоевского, поправлял подушки Ахматовой, жил в одной квартире с Маяковским, наливал Есенину, натирал полы в писательской квартире, как в «Я шагаю по Москве». Кому-то кажется, что это уже сама по себе достаточное основание, чтобы прописаться в литературе. Но это не так.

4

«Творец шедевров». Эта модель традиционно близка к конно-спортивной, рассмотренной ранее (различия в том, что там на первом месте был богатырский наскок, а здесь реальные достижения), на самом деле яркий пример стопроцентного непопадания в литературу. И я говорю здесь без всякой иронии по отношению к слову «шедевр». Написание отличного текста — залог неудачи, катастрофы. Почему? Прежде всего, потому что его и оценить-то зачастую некому. Как говорили у нас в школе: «Не надо быть умнее учителя».

Спроса на шедевры в литературной общественности нет вообще. Шедевры — явление нежелательное. Даже если кто-то и в самом деле разбирается в литературе — не отметит и не оценит. Из грязи в князи, ну кому бы это понадобилось? У нас и так мест не хватает. А чтобы быть принятым благосклонно в литературной среде, надо писать серо и благопристойно, как положено в приличном обществе, а не как Бог велит.

Мережковский об этом говорил еще на излете XIX века: «Между пятью-шестью редакторами современных русских журналов нет ни одного литератора или ученого по призванию, с прирожденным, а не симулированным художественным или научным пониманием.

Все это люди образованные, бескорыстные, достойные глубокого уважения, но в своих литературных вкусах — неизлечимые моралисты и боязливые педагоги невзрослой толпы... Найдут ли они новый талант, тотчас же их редакторскому робкому сердцу хочется потихоньку, не с суровостью, а, так сказать, отеческой лаской, педагогическим влиянием втолкнуть живую, непокорную оригинальность в свои старенькие, излюбленные рамочки, чтобы было, пожалуй, и оригинально, но главное поприличнее, поаккуратнее и побледнее»  .

«Творец шедевров» обычно удобен в качестве мощей, а не как живое действующее лицо литературы. Так его лучше можно использовать. Поставить тушку в храме литературы и собирать у паломников пожертвования, отложить в него яйца. Смотря по обстоятельствам.

5

Если не получается взять талантом, то, может быть, следует поступать по народной пословице: «терпение и труд — все перетрут»? Это модель уже не конно-спортивная, а тягловая — «Рабочая лошадка». Есть такая стратегия продвижения — заработать своим горбом в духе «американской мечты» — от литературного негра к литературному мэтру. Постепенно расширять жизненное пространство, захватывая литературные территории. Вещать из каждого утюга, везде быть на подхвате.

Надежный человек, тяжеловоз литературы. Что тут скажешь... Очень выгодная для редакторов и издателей модель. Потому что надо же кем-то, в конце концов, заполнять пустое место. Но стратегия для самого претендента, в конечном итоге, безрезультатная. Как и всякий праведный трудолюбивый человек, рабочая лошадка литературы обретет свое место только в царствии небесном.

Рабочие лошадки так и остаются блеклыми статистами литературных альманахов. Их имя тонет среди прочих в содержании толстых журналов. Они — балласт в очередной, никем не читаемой и непонятно для чего изданной антологии. «Литературный работник» — так будет написано потом на его заброшенной и никем не посещаемой могиле.

6

«Свой человек, хороший парень». Крайне распространенная модель, чем-то похожая, кстати говоря, на «Родовое гнездо». Но здесь попадания в литературу ищут не через генетику, а на более высоком уровне — за счет социальных связей. То есть велика роль собственной активности. Инициатива и коммуникативные качества поощряются. «Наши у наших и для наших» — золотая формула такого попадания. Дружеское застолье и совместное времяпрепровождение, плавно переходящие в изящную словесность. Изъян такого рода модели вытекает из самих условий ее осуществления. Личные связи — это всегда ограниченный ресурс. Ну и, конечно, все знают, что «хороший человек» — это не профессия, тем более литературная. В настоящей литературе друзей не бывает, только соперники и сотрудники.

7

«Бунтарь и мятежник». Данная модель основана на свойственной человеку тяге к боли, сопряженной с наслаждением. Немножко мазохизма — это так развлекает. В конце концов, при полном благодушии и круговой поруке, царящей в литературе, становится слишком скучно. И тогда кого-нибудь впускают ради развлечения. Пусть почудит, похулиганит озорник и охальник. Бунтарь и мятежник, таким образом, становится чем-то вроде придворного шута, скрывающийся за романтическим ореолом ниспровергателя системы.

Но бунт рано или поздно надоедает. Мятеж — еще более скоротечное явление, чем экзотика. Это хорошо понимают и сами бунтари, которые со временем становятся более покладистыми. Как обычно бывает в человеческой истории, бунт — всего лишь средство протиснуться поближе к корыту. А между тем, литература нуждается не в бунтарях, а в революционерах, в тех, кого интересует она сама, а не корыто.

8

Некоторые дебютанты, те, которые поумнее, или просто не обладают яркостью и способностями, понимают, что бунт на пути к литературной должности — этап не столь уж необходимый. Поэтому начинают работать в рамках классической модели «По профсоюзной линии». Становятся литературными функционерами. С административным ресурсом им под каждым литературным кустом будет готов и стол, и дом.

Мало того что литература станет поилицей и кормилицей, так еще и везде напечатаешься, как полезный человечек. Это уже хоть какая-то жердочка, нечто твердое под ногами. Зам чего-то в чем-то — более высокая форма существования по отношению к серой массе ползающих полевых мышек-авторов. Формы осуществления профсоюзной линии могут быть различны. Устроитель банкетов, фуршетов и литературной жизни в виде слетов и конференций. Член какого-нибудь совета, общества словесности, группы молодых прозаиков под высочайшим попечением и так далее. Ответственный секретарь в чем-то и где-то. Путь ясен — вперед и вверх с одной жердочки на другую.

И не важно, что ты скорее при литературе, а не в ней. Со стороны кажется, что все иначе. Кроме того, это прагматичный и вполне современный выбор. Нынешняя литература целиком состоит из обслуги. Автор в ней инородное тело.

Существует упрощенный вариант профсоюзной модели для неруководящего состава — народная забава «стань членом Союза писателей». Мотивация движения по этому пути простая, но очень эффективная (о магической силе корочек, говорить не будем, этот фетишизм неглубокого сознания и так понятен: если у тебя есть корочки, то ты уж точно в литературе). Книжками многого не добьешься.

Кто их читает? Одному не протиснуться. А тут писательское объединение. Дружина, союз, колхоз, бригада, если хотите. В единстве наша сила. От губернатора (министра, советника, председателя — нужное вписать) респект и уважуха, как почетному носителю духовности. Тиснешь текстик для виду, а потом будешь ездить по школам и мероприятиям, получать гранты да пособия за хорошее поведение.

Рассказывать о духовных основах русской литературы и продолжателях традиций отечественной прозы сегодня.

9

Впрочем, административный ресурс наиболее действенен у издателей. Не мнением народным проще всего проникать в литературу, а мнением того, кто реально ею заправляет. Перед нами модель «Назначаешься писателем». Логика ее не отличается особой замысловатостью. Как ни хотелось бы издателям печатать пустые страницы, продавая их по цене полновесной книги, но до этого еще дело не дошло. Таковы правила этого бизнеса. Надо чтобы кто-то был. Великий писатель.

Будущая надежда российской прозы или поэзии. Под гранты, под официальные мероприятия. Неприлично же без звезд. Должны быть звезды. И их назначают. Так стал «нашим Умберто Эко» Евгений Водолазкин, а Гузель Яхина — самым ярким новым автором. Так стала большим стилистом Анна Матвеева. Так сформировался пантеон современных русских классиков. Кто печатается в моем издательстве — тот и классик. И чем крупнее издательство, тем больше у него оснований для такого рода заявлений. Не по существу, конечно, а просто по праву сильного.

10

Напоследок еще один старинный способ продвижения в духе «старик Державин нас заметил, и в гроб сходя благословил». Модель «Протеже». Ныне, увы, малоперспективная. Не потому что державиных мало, или они все уже давно отправились к праотцам, не успев встретиться с новыми литературными кадрами. А потому что слово их имеет малую значимость.

Движение вперед протеже обычно ограничено, зависит, так сказать, от возможностей научного руководителя. Но ведь и научный руководитель печатается с трудом. Каждая следующая книга у него самого как у дебютанта. Тех, кто издается у нас по умолчанию, можно, наверное, по пальцам пересчитать. У остальных морока с каждым новым текстом: на колу мочало — начинай сначала, ты опять новичок. Так что, какая уж тут протекция.

Можно посетовать на то, что ничего не было сказано о модели «Длинный и шершавый». Но ублажать всех подряд — это не модель, это устоявшаяся классическая практика, общая методика, которая никогда не приводит в литературу. Потому что литература не терпит шестерок.

Путь в литературу подобен кафкианскому движению по направлению к замку. Конечного пункта никогда не достигнешь. Все время будешь застревать, околачиваться около стен и крепостного рва. Обилие авторов в самиздате — не только показатель количества графоманов. Оно — показатель большого количества К., достойных, а порой даже и талантливых писателей, которых заставили искать пятый угол.

Этот абсурд — продукт господствующего представления о литературе, как крепости, которую следует взять. Миф о литературном замке стал основой невероятного, почти оруэлловского обмана. Его создали те, кто отчаянно пытался попасть в литературу. Не достигнув цели, они возвели стены вокруг пустоты, и заставили многих считать это странное сооружение литературой. Они ждут штурма, но для них он — игра и развлечение, повод посмеяться над одураченными, столпившимися у стен.

Правда в том, что никакой литературы внутри замка не существует. Поэтому войти в нее невозможно. Преодоление стен означает всего лишь попадание в число защитников пустоты, твердыни эгоизма.

Корень всех бед в том, что мотив вхождения в литературу лежит за ее пределами. Он был обозначен в самом начале — Я, личное бессмертие. Чтобы приобщиться к подлинной литературе, лучше вообще не мыслить в пространственных категориях, воспринимая ее как нечто субстанциальное, определенное, отказаться от мысли о себе как самодостаточной монаде.

Издательства, форумы, конференции, слеты, заседания, премии и лауреатство не имеют к ней прямого отношения. Попасть в литературу — не значит занять какое-то место, сесть на должность, обрасти ярлычками. Напротив, это значит раствориться в ней. Не обрести в ней себя, а, напротив, себя потерять. Мысль старая: «Любите искусство в себе, а не себя в искусстве».

Не пытаясь войти в литературу, ты получаешь шанс действительно к ней приобщиться. Потому что это не ты входишь в литературу, а она входит в тебя. Она не замок и не город с высокими стенами, а дух, который веет, где хочет. Не надо ничего штурмовать и никуда не надо ехать. Нужно просто открыть окна.

Источник: rara-rara.ru