Майя Кучерская: Гений может придумать десятки других людей, все равно вынимая их из себя, но это не клоны, не матрешки, это каждый раз не похожие на него люди

О новой книге «Сглотнула рыба их... Беседы о счастье», о чувствах, женщинах, гениях и школе писательского мастерства.

— Совсем недавно у вас вышла книга «„Сглотнула рыба их..." Беседы о счастье», в соавторстве с Татьяной Борисовной Ойзерской. Каков ее жанр? Расскажите поподробнее.

— Жанр беседы — древний, освященный еще Платоном. В этой книге я больше задаю вопросы, а Татьяна Борисовна отвечает на них, хотя иногда я позволяю себе некоторые размышления или вставки в виде небольших рассказов. Это книга о том, до каких пределов и как можно управлять собственным счастьем. Я прекрасно понимаю, что художественное высказывание действует сильней, но в данном случае мне захотелось перейти на публицистику, потому что очень уж это поле — непаханное. Русские представления о счастье проникнуты фатализмом или верой в Провидение. Идеи о том, что стать счастливым — в наших силах, надо только понять некоторые не слишком сложные вещи и законы, для русского уха звучит ново, если не кощунственно. Хотя противоречия между волей Провидения и сознательным движениям к счастью — никакого. Вот и захотелось для начала просто поднять этот вопрос, поговорить об этом.

— Недаром название книги вызывает ассоциации не столько с Платоном, сколько с просветительской традицией.

— Ассоциации совершенно правильные: эта книга — одновременно социальный и просветительский проект. В России очень не хватает просвещения в области психологии. У нас довольно вульгарные представления о том, что это такое и для чего нужна эта наука, между тем как психология — одна из самых утилитарных областей, снабжающих нас набором полезных инструментов, которые помогают строить отношения с другим, с собой, с миром. Это то, что нужно знать каждому, как правила гигиены, например. Поэтому я и Татьяна Ойзерская среди прочего много говорим о том, что психологическое знание необходимо растворить в нашей повседневности. Наша книга — шаг в эту сторону.

— Как долго вы работали над книгой?

— Примерно год, для меня это чудовищно быстро, но тут ведь половину книги написала не я.

— Кому адресованы «Беседы...»?

— Надеюсь, «Беседы о счастье» — все же для людей молодых, в любви новичков. Сначала мне хотелось написать книгу для тех, у кого уже есть семья. Но Татьяна Борисовна, практикующий психолог, убедила меня в том, что человеческие связи гораздо разнообразней, что не всякие отношений вписываются в семейные, вот и получилась книга об отношениях — всяких, в том числе об их отсутствии, кстати.

— Недавно вы запустили новый проект. Расскажите о Creative Writing School.

— Это школа, которую мы открыли год назад с моей коллегой, Натальей Осиповой. Я много лет работала «читателем газет», критиком, читала много книг, преимущественно русских. Эти книги напоминали инвалидное царство: у того ножки нет, у этого с ручками проблема, у этого красиво вылепленная голова, но рахитичное тело. Авторы не умеют работать с композицией, диалогами, построением образа. То есть большинству наших писателей не хватает школы: им не поставили руки, они не знают основ литературной грамоты. Вот мне мы и открыли школу. У нас работают мастерские по самым разным темам и жанрам, поэзия, проза, автобиография, научпоп, живем мы в библиотеке им. Тургенева, в Москве. Хотя только что и онлайн-школа открылась, для всех.

— Вам интересно заниматься этим совсем новым и в России, и для вас лично делом?

— Меня не покидает ощущение захватывающей игры от этого проекта. Нет расстояния между замыслом и реализацией. Придумал — сделал. Вот только что мы придумали сразу два совсем новых проекта: грузинский и парижский. В Париже художник Елена Авинова и Наталья Осипова, недавно создавшие замечательный графический роман по «Шинели» Гоголя, будут учить сочинять и рисовать графические романы. Мастерская в Грузии связана с гением места. Я там буду вести мастерскую по прозе на тему «свой — чужой», где мы будем обсуждать, как рассказывать об опыте другого, а поэт и переводчик Максим Амелин будет работать с поэтами и переводить окружающую красоту на язык поэзии.

— Чего хотят люди, принимающие участие в мастерских? Кто они?

— Это люди достаточно молодые, с высшим образованием, которые, как правило, не были профессионально связаны с литературой, но всегда мечтали писать. Им интересно говорить про то, как устроен текст, как работает слово, приемы, и осваивать новое для себя дело. Они хотят литературного общения и, если угодно, личностного роста. Словом, это люди, которым нравится двигаться вперед.

— Вам достаточно часто задают вопрос об автобиографичности ваших книг. Вопрос несколько наивный, потому что любой художественный текст в той или иной степени автобиографичен. Но читая ваши книги, все-таки невольно ловишь себя на желании сопоставить реальную Майю Кучерскую и персонажа. Это сознательный прием или подобное происходит помимо вашей воли?

— Я думаю, степень автобиографичности текста прямо зависит от степени таланта автора. Гений (например, Толстой, Достоевский) может придумать десятки других людей, все равно вынимая их из себя, но это не клоны, не матрешки, это каждый раз не похожие на него люди. Михаил Бахтин об этом писал, в связи с Достоевским: Достоевский умел описать множество самых разных людей и сознаний. Когда все герои похожи на автора, значит, с автором что-то не так. Но мне до поры до времени была очень важна достоверность, боялась сфальшивить, вот я и старалась писать только о том, что знаю доподлинно. Так было вначале. Но вот, например, «Тетя Мотя» — наполовину исторический роман. О том, чего не знала совсем — жизни гимназистки, Нижегородской ярмарке, сортах чая. И чтобы узнать, ходила с удовольствием в архивы, книжки о чаеводстве читала. То есть естественное движение, по-моему, все же туда — от своего опыта к чужому. Вообще, может быть, и смысл творчества и заключается в том, чтобы выйти за пределы себя.

— Вы говорите, что автобиографичность зависит от дарования. Но есть, например, такие вещи, как повесть Гандлевского «Трепанация черепа», героя которой велик соблазн полностью отождествить с автором, или Довлатов, у которого зазор между рассказчиком и автором очень маленький...

— «Трепанацию черепа» очень люблю, но замечу, что вторая прозаическая вещь Гандлевского «НРЗБ» — не такая яркая. Потому что она уже не совсем о себе. Сергей Гандлевский — большой поэт, лирика — его призвание, вот и «Трепанация черепа» удалась, потому что — это лирическая проза. Что до Довлатова, в малых дозах — да, но от сквозного чтения — всегда ощущение déjà vu. Довлатов по первому своему дару журналист, репортер, но он сделал громадный скачок из документальной реальности в художественную. И все же мне было бы интересней думать о Довлатове, если бы я знала, что у него были попытки выйти за рамки своей биографии и написать о других жизнях и странах, об устройстве этого мира. Но поставь рядом Довлатова и Чехова... У всех свои пределы.

— Вы работаете в жанрах, скажем так, разной длины: рассказы, повести, романы. От чего зависит выбор?

— Больше всего я тяготею к крошечной истории. Мне нравится нарисовать без отрыва пера виньетку и идти дальше. Так написаны «Современный патерик» и рассказы из новой книги. Миниатюра — очень емкая форма. Но понятно, ограниченная, для некоторых задач она не годится.

— Расскажите о сборнике рассказов «Плач по уехавшей учительнице рисования». Тексты, вошедшие в книгу, очень разные по своей природе...

— Они были написаны в разное время, это отчет за 20 лет. Там есть рассказы, написанные в 24 года, в Лос-Анджелесе, есть недавние, есть несколько экспериментальных: я попыталась написать историю от имени младенца, например. Этот сборник — лаборатория и сейчас мне немного жаль читателя, потому что любой читатель — ребенок, желающий, чтобы ему рассказывали понятные и внятные истории. Он должен очень меня любить, чтобы с восторгом следить за тем, как в пробирках что-то бурлит и вспыхивает, но что — не всегда понятно.

— В ваших произведениях главные герои, как правило, женщины. И в современной русской литературе это, скорее, исключение. Вам так не кажется?

— Наше общество по-прежнему консервативно, писательской профессией, по преимуществу, заведуют мужчины, «высокой литературой» уж точно (так что наших детективщиц выносим за скобки) в отличие от Италии, Франции, Британии — там авторов-женщин — великое множество. А кто может создать полноценный женский образ? Женщинам это проще, но их в литературе слишком мало, вот и оказываешься исключением.

— Удавалось же это писателям-мужчинам раньше, например, в XIX столетии...

— Редко, только титанам, вроде Льва Николаевича. Даже у Достоевского женщины — странные существа. Либо истерички, либо хромоножки. И все же я бы не абсолютизировала и не видела в этом признак именно сегодняшней литературной ситуации. Образ женщины еще и ограничивает писателя. Что лучше всего умеет женщина? Любить. Поэтому женщина — это всегда про чувства. А если хочется рассказать про исторические потрясения, войны, сражения, политические интриги? Обычно в компаниях с героинями сделать это сложней.

Источник: rara-rara.ru