Стивен Кинг. Интервью

Казалось бы, Стивен Кинг своими книгами составил полный каталог человеческих фобий, но нет же — нашлась еще одна: в его новом романе «Мобильник», который только что вышел на русском, человечество становится жертвой

Казалось бы, Стивен Кинг своими книгами составил полный каталог человеческих фобий, но нет же — нашлась еще одна: в его новом романе «Мобильник», который только что вышел на русском, человечество становится жертвой вируса, передаваемого посредством сотовой связи. «Афиша» публикует отрывок из интервью с одним из главных специалистов по страхам.

— В книге «Как писать книги» вы рассказываете, что замысел вашего первого романа, «Кэрри», возник, когда вам пришло в голову смонтировать два разноплановых явления: подростковую жестокость и телекинез. Другие ваши замыслы также основываются на парадоксальных комбинациях вроде этой?

— Сплошь и рядом. В дни начала работы над «Куджо», романом о бешеной собаке, у меня забарахлил мотоцикл. Мне посоветовали механика. Мы жили в Бриджтоне. Это городок в западной части штата Мэн, среди озер, довольно презентабельный. Но если поехать оттуда на север, очутишься в настоящей глуши. Механик, которого мне посоветовали, держал автомастерскую в двух шагах от дома. Я добрался до места, но во дворе мотоцикл окончательно заглох. Вдруг из гаража вышел самый крупный сенбернар, какого я когда-либо видел. Собаки этой породы выглядят отталкивающе: брылы колышутся, глаза слезятся. Можно подумать, что они чем-то больны. Пес зарычал на меня — эдак утробно: арррррррррргггггггхххххх. Весил я тогда двести двадцать фунтов (100 кг. — Прим. ред.), фунтов на десять больше, чем он. Следом появился механик и говорит мне: «Это наш Кардан». Или не Кардан, забыл уже кличку, но точно не Куджо. «Не бойтесь, он всех гостей так встречает».

Я потянулся погладить пса, а тот как оскалит зубы. У хозяина в руке был накидной гаечный ключ, и он немедля этим ключом огрел кобеля по заднице. Тяжелой стальной штуковиной. Звук раздался такой, точно ковер выбивают. Пес взвизгнул и сел. А хозяин пустился в объяснения: дескать, характер у Кардана миролюбивый, просто физиономия ваша ему не понравилась. В какой-то миг я струсил: деваться было некуда. Отважься животина напасть, замешкайся механик в гараже…

Однако здесь еще нет основы для полноценной истории, есть лишь ее отдельный фрагментик. Недели через две я озадачился проблемой, связанной с нашим «Фордом Пинто». Это была первая неподержанная машина, которую мы с женой приобрели. Потратили на нее аванс за «Кэрри» от издательства «Даблдей» — двадцать пять тысяч долларов. А тут что-то стряслось с игольчатым клапаном ее карбюратора. Он то и дело залипал, карбюратор захлебывался, и мотор не заводился. Беспокоясь, как бы жена не зависла вместе с машиной где-нибудь на шоссе, я подумал: «Что если она решит отогнать ее в ремонт, а во дворе клапан залипнет, она не сможет завестись, но собака ей попадется не просто злобная, а вконец слетевшая с катушек?» И дальше: «Предположим, собака бешеная». Вот когда меня озарило. Ну а как только замысел сформировался, начинаешь просчитывать варианты развития истории. Говоришь себе: «Почему никто ее не спас? Она ведь во дворе, дом обитаем. Куда подевались хозяева?» И отвечаешь: «Не знаю, это будет одна из сюжетных линий». «Где ее муж, почему он не приезжает?» — «Не знаю, это будет другая сюжетная линия». — «А если собака ее укусит?» — «Отлично, это третья сюжетная линия». — «Укусит и заразит бешенством?..»

Уже написав семьдесят или восемьдесят страниц, я обнаружил, что у вируса бешенства слишком долгий инкубационный период, и соответствующая линия отпала. Реальность вступила в противоречие с замыслом и скорректировала его. Но возникает он всякий раз одинаково. Ты нечто подметил, затем это нечто резонирует с чем-то еще — и история готова.

— Вы черпаете материал только из собственного жизненного опыта?

— Иногда и из книг. Несколько лет назад мне попалась аудиозапись биографии Диллинджера, которую сочинил Джон Толанд. В частности, он описывает, как Джон Диллинджер и его дружки Хомер Ван Метер и Джек Гамильтон уносили ноги из «Маленькой Богемии». Они переправились через Миссисипи, и уже на другом берегу Гамильтон схлопотал полицейскую пулю в спину. В то, что случилось с Гамильтоном потом, Толанд особо не вдается. По мне, и не надо, чтоб вдавался: факты ограничат мою фантазию. Вся банда Диллинджера давно не исторические персонажи, а сугубо фольклорные. И я с ними сам разобрался, написал рассказ «Смерть Джека Гамильтона». А порой я опираюсь на кинематограф. В романе «Волки Кальи» из семикнижия «Темная башня» я задался целью пересказать по-своему «Семь самураев» и «Великолепную семерку». Сюжет-то в обеих картинах один: крестьяне нанимают рейнджеров, чтобы те защитили их от грабителей, которые повадились воровать зерно. Но мне было важно повысить ставки. У меня бандиты похищают не зерно, а детей.

— Вернемся к «Куджо» и вирусу бешенства. Как вы вообще поступаете, если реальность начинает противоречить вашему замыслу? Капитулируете?

— Подчинить действительность логике воображения все равно не удастся. В подобных случаях приходится подчинять воображение логике действительности.

— «Куджо» в отличие от других ваших романов не разбит на главы. Так и задумывалось?

— Нет, в процессе работы деление на главы наличествовало. Но затем я, помнится, решил, что эта книга будет монолитной, словно булыжник, который бросили сквозь оконное стекло, метя конкретно в вас. Я всегда стремился к тому, чтобы читатель воспринимал мои произведения как посягательство на свою личную безопасность, и самонадеянно считаю, что любой автор в идеале обязан к этому стремиться. Книга должна вырываться из рук, хватать вас за шиворот и хорошенько встряхивать. Должна отвешивать вам пощечины. Должна обескураживать вас, лишать душевного равновесия. Причем именно душевного, а не пищеварительного. Мне вот иногда сообщают в письмах: «Начитавшись вас, сел за стол и не смог проглотить ни кусочка». И я говорю себе: «Кошмар!»

— Как по-вашему, чего мы боимся?

— Что до меня, я в некотором смысле боюсь всего без исключения. Но вы, наверное, собирались спросить: «Чего боимся мы — люди?» Хаоса. Чужака. Боимся перемен. Боимся пагубного вмешательства извне, и как раз этот тип страха интересует меня больше, чем прочие. Многие искренне любимые мною авторы — например, американский поэт Филип Бут — прилежно подражают повседневности, но я не из таких. У меня есть повесть «Туман». По сюжету этот самый туман клубится и накрывает весь город. Наше внимание сосредоточено на группе покупателей, застигнутых бедствием в супермаркете. Среди них женщина, которая взяла со стеллажа коробку с грибами и встала в очередь к кассе. Она спешит к окну, чтобы взглянуть на надвигающийся туман, и менеджер отбирает у нее коробку. А она ему: «Отдайте мои грибочки». Нас пугает стороннее вмешательство. Мы боимся, что кто-то умыкнет наши грибы, прежде чем мы донесем их до кассы.

— Можно ли сказать, что этот страх — центральная тема вашего творчества?

— Можно сказать иначе: я искривляю зеркала. Во всех моих книгах, начиная с «Кэрри», воспроизводится рутинная жизнь американского среднего класса. Но каждый из нас рано или поздно сталкивается с чем-то, что недоступно его пониманию, будь то раковый диагноз или хулиганский телефонный звонок. Заходит ли у меня речь о призраках, вампирах, нацистском преступнике, поселившемся по соседству, суть одна: вторжение необычного в обыденность и ответная реакция персонажей. Особенности этой реакции по-новому высвечивают нашу натуру, взаимоотношения, социальный уклад и занимают меня куда сильнее, нежели чудища, упыри и привидения.

— В «Как писать книги» вы даете следующее определение массовой беллетристике: это беллетристика, в которой читатель находит совпадения с тем, что знает по собственному опыту, — поведенческие, географические, коммуникативные и лексические. Получается, вы и сами ради массовости осознанно насыщаете свои книги приметами текущего дня?

— Нет. Но и не избегаю их. Возьмем хоть «Мобильник». С ним дело вот как обстояло. Выйдя из одного нью-йоркского отеля, я наткнулся на женщину, которая разговаривала по мобильному телефону, и подумал: «Что если по сотовой связи она получит инструкцию непреодолимой силы и будет вынуждена убивать до тех пор, пока ее саму не убьют?»

Мгновенно у меня в голове, точно шарики в пинболе, завертелись сюжетные варианты. Если эта инструкция была направлена по всем доступным каналам, все, кто разговаривал по сотовым, ополоумеют. Люди запаникуют и примутся звонить на мобильные своих друзей и родных. Эпидемия начнет расползаться, как ядовитый плющ. Чуть погодя я заметил на той же улице мужчину, явно сумасшедшего, который громко беседовал сам с собой. Однако это был не бродяга — костюм приличный. Тут я разглядел у него в ухе «пуговицу» и понял, что он тоже разговаривает по мобильному. «Похоже, я и впрямь напишу об этом книгу», — сказал я себе. Впоследствии я перелопатил гору литературы о сотовых сетях и стал обращать внимание на вышки. Так что по фактуре «Мобильник» весьма злободневен, но это оправданно: мне очень не нравится, каким образом люди нынче предпочитают общаться между собой.

— Да, реалии времени в «Мобильнике» играют определяющую роль. Не считаете ли вы, что по этой причине лет через десять роман может устареть?

— Вполне вероятно. Наверняка некоторые мои книги вроде «Воспламеняющей взглядом» сейчас кажутся анахронизмом. Но я не грущу. Я надеюсь, что их сюжеты и герои по-прежнему что-то значат. И потом — покупают и антиквариат.

Текст: Кристофер Леманн-Хаупт, Натаниел Рич
Источник: www.afisha.ru/article/stivenking_mobil/