Андрей Геласимов: «Писатель должен художественно осмысливать рассказываемое»

Творчество писателя и театрального режиссера Андрея Геласимова неоднократно было отмечено различными литературными премиями. В 2004 году за роман «Рахиль» он получил «Студенческий Букер», а повесть «Жажда» тогда же была удостоена сразу двух наград – премии журнала «Октябрь» и премии Аполлона Григорьева. В 2009 Андрей Геласимов стал обладателем «Национального бестселлера» за роман «Степные Боги». Вышедший весной этого года экзистенциальный роман «Холод» вошел в длинный список премии «Большая книга» и, несмотря на то, что в пробиться к шорт-лист он не сумел, вызвал большую волну читательского интереса. В рамках X Санкт-Петербургского международного книжного салона Андрей Валерьевич представил свою книгу читателям.

– У меня получилась депрессивная книга. Мой герой полностью потерял все мотивации в жизни: ему непонятно, зачем он просыпается утром, зачем идет на работу, зачем возвращается с нее, даже зачем он есть. И потому он замерзает. Он много думает и говорит о смерти, он как бы любит ее. В процессе работы над этим персонажем я сам приблизился к этой тьме, сам оказался подвержен той же депрессии, что и герой. Холод в данном случае оказался катализатором, открывшим душу моего героя. Реальный холод, пришедший в город из-за аварии, должен был растопить метафизический холод в душе героя, расшевелить его, вывести из депрессии.

Мне бы очень не хотелось, чтобы моего героя воспринимали как героя нашего времени, но какой-то определенный холод в нас вползает. В 1980-е годы такого быть не могло, а потом холод вдруг раз – и сковал людей. Я не знаю, с чем это связано, и ответа на этот вопрос в моей книге нет. Может быть, с тем, что мы стали капиталистическим государством, с тем, что буржуазные ценности восторжествовали. Все возможно, но я даже не пытаюсь размышлять об этом на страницах книги, для этого нужен гений Толстого, чтобы взять и на общечеловеческом уровне проанализировать изменения в человеческих душах. Я лишь констатирую факт – эти изменения имеют место.

– А какой в новом тысячелетии в новой России должна быть новая русская литература?

– Интересно, вы задаете мне вопрос, который я бесконечно задаю себе сам, потому что художник (и не только литератор, писатель, но и любой человек, занимающийся искусством) постоянно думает, что будет дальше, к чему мы двигаемся. Я все время мучаюсь этим вопросом. И если я начинал писать роман «Жажда» в модернистском ключе, от первого лица, через поток сознания, то «Степные Боги» я писал уже абсолютно в реалистическом ключе, я бы даже сказал, в классическом синтаксисе XIXвека. И это притом, что считаю, что реализм как таковой себя в искусстве исчерпал. Его полностью выбрал Лев Толстой. Дальше нам в этом делать нечего.

Так что я и не знаю, честно говоря, какой литература должна быть. Но я сам от литературы и от кинематографа в том числе (потому что это смежные нарративные искусства) жду историй. Мне очень нравятся произведения, в которых есть внятная плотная история: с четким началом, интересной серединой и ярким концом, где есть сильные персонажи, которых я полюблю или возненавижу, но которые не оставят меня равнодушным и холодным. То есть мне нужно, чтобы текст содержал эмоциональное послание, которое меня тронет, разозлит или рассмешит, в конце концов.

– Эмоциональное или все же экзистенциальное послание?

– Это весьма связанные вещи. Когда они существуют раздельно, разведены автором по разным углам, мне тоже неинтересно. Я не поклонник романов «Посторонние» и «Чума» Альбера Камю, хотя то, как они выстроены, мне очень интересно. Кстати, тема чумы в моем романе выражена очень ярко – герой едет в город, где собирается ставить спектакль «Чума».

В шорт-лист премии «Книга года» в этом году прошел сборник рассказов Анны Матвеевой «Девять девяностых». Я им заинтересовался, и с первых же страниц книга меня зацепила, потому что написана она очень внятно, использованные метафоры не надуманны. Бывает, что то, как автор работает с метафорой, выглядит очень нарочито, как будто он специально хочет показать читателю движение своей поэтической мысли. Это мне неинтересно.

– Должна ли современная литература нести читателю определенный месседж, как сейчас принято говорить? Должна ли она пропагандировать какую-то идею?

– Мне кажется, что на этот вопрос ответил еще Белинский, когда он критиковал Гоголя за «Выбранные места из переписки с друзьями», где Николай Васильевич писал, что теперь он точно знает, как надо жить, что надо делать и какие платья носить губернаторским женам. Если вы помните, Белинский жестко, в штыки принял это произведение и в одной из своих статей, критикуя его, четко сказал: невозможно, чтобы идея шла впереди художественного произведения. Если художник, пишет Белинский, считает, что вот у него есть некая идея, и он может нанизать на нее некую художественную ткань, то его произведение рухнет, потому что сначала идет восприятие художественного произведения, и,если оно будет достаточно убедительным, то идеи и смыслы в нем будут заложены.

– Что важнее в современной художественной литературе: красота слова, композиция, воображение автора или все же сюжет?

– Каждый автор этот выбор должен сделать сам. Я считаю, что реальные истории давно уже и очень качественно отрабатывает телевидение. Документальные фильмы, репортажи – это некая реальность, которую можно смотреть, даже выключив звук, чтобы не подвергаться идеологической обработке. Соревноваться в этой документальности с телевидением бессмысленно. У писателя другая задача – он должен художественно осмысливать рассказываемое, его текст должен содержать поэтические смыслы, которые напрямую не просматриваются в реальности. Если в произведении помимо используемых слов возникает еще один этаж, а лучше два-три, которые считываются читателем, но которых нет в словах, – это настоящее художественное произведение.

Источник: Читаем вместе