Интернет-ресурс Lit-ra.info продаётся. Подробности
Интервью

Александр Снегирёв: «Грамоту букеровскую в красный угол не повесил»

Александр Снегирёв: «Грамоту букеровскую в красный угол не повесил» 21.07.2016

Евгений Фурин: Признаюсь, образ писателя для меня порой бывает не менее интересен, чем персонажи и миры, им создаваемые. С писателем Александром Снегирёвым не соскучишься: сегодня он денди и ловелас, завсегдатай светских литературных мероприятий, а завтра – мужичок в ватнике, терпеливо возделывающий свои шесть соток. Впрочем, особых противоречий тут нет: все эти качества сочетаются в нём довольно гармонично, а его книгам и вовсе идут на пользу. Возможно, поэтому сегодня Александр Снегирёв – одна из наиболее ярких фигур современного литературного Олимпа. К небожителям его причислил, конечно, не я, а скорее жюри премий «Дебют» и «Русский Букер», но и сам Александр, как выяснилось, в этой роли чувствует себя вполне комфортно. Впрочем, подробнее об этом читайте в самом интервью.

Евгений Фурин: С писателем положено говорить о литературе, тем более в интервью для литературного журнала. Но отвлечёмся ненадолго. Как поживают томаты сорта «Семёныч», столь иронично воспетые недавно в Фейсбуке? И что заставляет возвращаться каждую весну на приусадебный участок? 

Александр Снегирев: Надо мной жена смеётся, говорит, внешность у меня азиатская, а отношение к земле как у крепкого середняка. Оба моих деда из крестьянских семей, одна из бабок и вовсе из кулацкой, отец в свой восемьдесят один год до сих пор обожает копать огород. Это – генетика. 

Каждую весну я закупаю семена и рассаду, рыхлю, пропалываю, сажаю, удобряю. Я обожаю подсыпать навоз под деревья и цветы, организую компостные кучи, чтобы формировать плодородную землю. Мой пресловутый интерес к сексу и смерти проявляется в тяге к земле со всей силой. Ведь земля, пожалуй, самое яркое единовременное воплощение двух этих стихий, плодородие и прах.

Земля одновременно является и тем и другим. Причём не в переносном, а в самом прямом смысле. Копаясь на огороде, я общаюсь с предками, пропускаю их сквозь пальцы, вычищаю из-под ногтей. Я вижу, как кровь становится цветами и травой. Так происходит каждый год. Нет занятия для философа лучше, чем земледелие.

Что же касается помидор сорта «Семёныч», рассаду которых я высадил в открытый грунт на майские, то они чувствуют себя хорошо, тянутся вверх и, чувствую, скоро мне придётся их подвязывать и вообще уделять им куда больше времени, чем хотелось бы. Одно дело посадить огород, другое – за ним ухаживать. На второе меня обычно хватает с грехом пополам. Посмотрим, как сложится в этом году. Буду держать в курсе посредством фейсбука.

Евгений Фурин: Есть в этом неблагодарном, но благородном труде что-то дионисийское: возделывание плодородной земли, ожидание обильного урожая, буйство и бытовой героизм, уничтожение индивидуального через единение с природой. Это как-то вяжется с вашей концепцией «новой античности»?

Александр Снегирев: Наша эпоха напоминает мне античность по многим параметрам. Не будем приводить в пример сегодняшние вполне античные каноны в архитектуре, культ тела и проч. Обратимся к главному – к вере. В конце позапрошлого века Ницше сообщил нам, что Бог умер, а первые десятилетия прошлого века это сообщение подтвердили. Миллионы людей потеряли веру, увидев ужасы мировых войн. Место Умершего долго не пустовало, его быстро заняли вожди, культ которых уже был вполне себе языческим, античным.

На смену вождям пришло множество богов помельче, но зато повеселее. Рок-звёзды, кино-актёры, художники, топ-модели, футболисты, звёзды инстаграма. Я абсолютно серьёзен, к суперзвёздам современности мы относимся, как к богам. Поклоняемся им, подражаем, приносим своеобразные жертвы – покупаем их товары, лайкаем их селфи, охотимся за клочками их одежды, прядями волос и т.п. Если поставить себя на место археологов будущего, то представьте, что они подумают, найдя миллионы изображений, допустим, Курта Кобейна или Лионеля Месси? Они решат, что это были некие божества, которым поклонялись люди нашей эпохи. Возможно, они догадаются, что Месси покровительствовал некоей игре в мяч, а Кобейн был богом мелодий и звуков.

Я убеждён, мы живём в эпоху многобожия, сами себе не отдавая в этом отчёт. О чём это говорит? О том, что любой из нас может стать богом. В самом прямом смысле слова. Стоит только сделать это.

Евгений Фурин: Поговорим о пресловутом «конспекте романа». Термин появился, кажется, с подачи Дмитрия Быкова, который назвал так ваш роман «Вера», и критики его тут же подхватили. Почему современная литература должна быть компактной, вы уже объясняли. Меня интересует другое: возможно ли нащупать ту самую золотую середину между «романом-конспектом» и «романом-сериалом?» И вообще, так ли плох современный «роман-сериал», особенно если учитывать успех последних романов Прилепина и Яхиной?

Другие интервью Александра Снегирева

Александр Снегирев: У каждого рано или поздно появляется интерпретатор. У Христа были апостолы, у президентов есть пресс-секретари, у меня – Быков. Каждому по способностям. Кстати, я не шучу, а на самом деле считаю, что отношения «писатель-критик» сродни отношениям «бог-жрец». Один без другого невозможен. Откуда бы мы знали, чего хочет бог, если бы жрецы нам не объяснили? 

Сегодня ситуация с критикой сложилась фиговая, поэтому я рад любой свежей, остроумной мысли. Ведь критик разбирает, объясняет, интерпретирует текст зачастую не только читателям, но и самому писателю. 

Я, например, понял про некоторые собственные рассказы и про «Веру» много важного, прочитав статьи Валерии Пустовой, Аркадия Смолина, Натальи Кочетковой, просто посты в блогах. Но вернёмся к Быкову. Возможно, он прав, но тогда и Библия – конспект. А библейский слог для меня пример. Сжатость, информативность, поэтичность. В одном абзаце умещается целая жизнь. 

Сегодня проза тяготеет к поэтической краткости, как точно подметил тот же Быков. Странно, что он не увидел в «Вере» подтверждение собственного тезиса. В этой связи интересна статья Аркадия Смолина в майском номере «Октября», где он располагает строчки из «Веры» в поэтическом порядке:

А Эстер жила, выдумав слепоту.
Насмотрелась, хватит.
Ещё бы от звуков избавиться.
И память обнулить.

Сергей Костырко из «Нового мира» тоже назвал «Веру» стихами. Я никогда стихов не писал, но всегда очень хотел. Стихи это или нет – не знаю, по мне так «Вера» не конспект романа, а эссенция романа. Не сочтите за самодовольство.

Мы привыкли размазывать по столу литературную кашу и с большим трудом воспринимаем новое. Критики, по моему наблюдению, делятся на тех, кто пытается втиснуть каждую прочитанную книгу в привычные координаты собственных представлений, отсекая, подобно Прокрусту, неподходящее и вытягивая несуществующее, и на тех, кто на каждый новый текст смотрит глазами ребёнка, то есть по-новому, свежо и непредвзято. Относящихся ко второму типу маловато, но мы, писатели-боги, не теряем надежду на то, что однажды родятся и наши жрецы, растолкуют наши труды и читателям, и нам самим.

Романы-сериалы нужны и никуда не денутся. Их любят, я сам их люблю, если здорово написано. Просто сам пишу иначе. К чему лукавить? Все мы кулики, хвалящие своё болото. Однако конкуренцию с видео длинная проза может не выдержать и рискует стать придатком кино и телевидения. Недаром многие писатели пишут с прицелом на экранизацию. 

Я тоже раньше думал об этом, а потом отпустило. Литература будет видоизменяться и, возможно, будущее за короткой формой. Впрочем, к чему прогнозы, скоро сами увидим.

Евгений Фурин: Интересно получается, библейский слог – пример, но Бога для вас (или, по крайней мере, для вашего литературного «alter ego») не существует. Это так? И как быть с метафизическим пластом всё в том же романе «Вера», который хочешь не хочешь, но всё-таки проглядывает из плоскости чисто житейской?

Александр Снегирев: Напротив, Бог и для меня лично существует, и для всех моих персонажей. Мои тексты буквально пульсируют отношениями с вечностью, с Богом. Своим страстным неверием мои персонажи заново создают Бога. Ведь нельзя полемизировать с тем, чего нет. Просто Бог перед каждым предстаёт по-своему и не стоит осуждать другого за то, что он видит Его как-то иначе. Вера – штука интимная. 

Евгений Фурин: В недавнем прошлом критики жаловались на отсутствие ярких женских образов в нашей современной литературе. У вас же их предостаточно. Вот и в новом сборнике рассказов «Как же ее звали?» – узнаваемые героини, своей судьбой напоминающие Веру из одноимённого романа. Почему женщины у вас сплошь брошенные, несчастные? Куда подевалась здоровая крепкая семья? Или о ней писать неинтересно?

Александр Снегирев: Героини у меня попадаются разные. А откуда берутся неустроенные? Вы вокруг посмотрите, разведённых женщин куда больше, чем замужних. Кроме того, мне интересно писать не о бытовом благополучии, а о путешествиях души. А такие путешествия происходят только когда не всё гладко. Каждому из нас свойственны сомнения, страхи, страсти и внутренняя борьба. Об этом я и пишу. Это вовсе не говорит о том, что человек несчастен, это скорее подтверждает, что человек жив. А почему именно женщины? Да просто мне женщины нравятся. Я женщин обожаю.

Евгений Фурин: И ещё немного о романе «Вера», в основание которого заложена мощная метафора: это и женская судьба, и религиозное чувство. Корректно ли проецировать жизнь этой красивой, умной, не находящей счастья девушки ещё и на историю нашей страны? Другими словами, Вера – это Россия или всё-таки нет?

Александр Снегирев: Знаете, к собственной стране волей-неволей испытываешь сыновние чувства. А с родителями обычно у всех отношения противоречивые: взаимопонимание сменяется полным неприятием и наоборот. Любая страна – это люди, и Россия не исключение. Так что я особо не разделяю людей и страну.

Вера – это Россия, но я тоже – Россия, и Вы, и все остальные. А по поводу того, находит ли Вера счастье… Да, с ней происходит множество неприятностей, да, пережить столько жути не каждой выпадает, но в конечном счёте она получает то, к чему стремилась – ребёнка и светлый разум. Просто всем нам хочется заполучить желаемое на блюдечке, а так не бывает. Самое ценное, самое дорогое мы обретаем в тяжелейшей борьбе, пройдя через огонь и смерть. Недаром Победа в Великой Отечественной столько значит для всех нас, не видевших войны. Победа была так желанна, так дорого обошлась, что ценность её аукается через поколения. 

Евгений Фурин: Сергей Оробий условно разделил писателей-представителей последних советских поколений на «сталкеров» (идущих за сюжетами в советскую зону) и «детей сталкеров», расплачивающихся за эти походы некоей литературной мутацией. Удалось ли вам полностью оторваться от «Советской Атлантиды»?

Александр Снегирев: Довольно точная классификация, напоминает стройку, когда старые здания разбирают на материалы, чтобы возвести новые. Сколько античной архитектуры погибло благодаря строителям позднейших эпох, ходивших в театры и храмы, как на каменоломни.

Одни мои коллеги-современники в самом деле черпают материалы в советской эпохе, другие в дореволюционной русской. Я не могу отнести себя ни к тем, ни к другим. Впрочем, со стороны виднее. У меня есть любимые писатели и книги: Гоголь, Достоевский, Булгаков, но постоянно обращаться к истории в поисках сюжетов…

Вокруг такое творится, новости почитайте, по сторонам посмотрите, к своим мыслям прислушайтесь. Повсюду просто клондайк какой-то, сюжеты, идеи, что хотите. Просто у нас в голове сидит неистребимая училка литературы, которая требует ответить урок. И мы отвечаем, оправдываем её надежды, пишем на заданные темы. Не о том, чем горим, а о том, что принесёт пятёрку за домашку, пятёрку в четверти, а если повезёт, то и медаль дадут. В итоге подлинные, искренние темы прошлых времён под пером современных авторов превращаются в сувенирную продукцию и возникает услужливая литература. И нашим, и западным читателям хорошо, все получили узнаваемую Рашу с классическим набором и уснули довольненькие. Это я как читатель говорю.

Евгений Фурин: По книгам Александра Снегирёва сложно судить о политических взглядах автора, да и публично вы о политике не высказываетесь. Это сознательное отстранение?

Александр Снегирев: Я изучал политическую науку в универе, мне хватило. Политика мне интересна как стихия, детонирующая разные человеческие свойства. Для большинства интерес к политике выражается в просмотре телевизора и пустом бухтении. Возникает иллюзия проживания жизни, причастности к мировым процессам. Многие сегодня принялись ябедничать: одни ябедничают друг на друга, другие на целые социальные классы. Статьи пишут, в блогах призывают. Посмотрите, мол, какие негодяи и подлецы. Доколе?! 

Зачастую это обычные шизики, но попадаются и холоднокровные игроки, спекулирующие на нашей наивности, одиночестве, на желании примкнуть к чему-то великому, на гневливости и зависти. Ушлые ребята – все наши качества активируют. 

Политика ещё и потому не по мне, что предусматривает два вида поведения: манипуляцию людьми или нахождение в толпе. Манипуляции я не люблю, слишком уважаю людей, а толпа… Я одиночка, толпа не для меня.

Если говорить о моих взглядах и предпочтениях, то я за свободные выборы и независимые прессу и суд. Императорский дом я бы восстановил и устраивал бы конные парады кавалергардов. Столицу бы перенёс в Симферополь. Раз уж взяли, надо использовать. Кроме того, постоянная жизнь неподалёку от моря настраивает на правильный лад. Это не повредило бы нашим представителям исполнительной и законодательной властей.

Евгений Фурин: В одном интервью вы сказали, что литературные премии для писателя как наркотик. Удалось уже «переломаться» после Букера? Жизнь сильно изменилась?

Александр Снегирев: Премии – это проверка. Причём не только для лауреата, но и для окружения. Некоторые мои знакомые перестали со мной здороваться, а другим небось рассказывают, какой я стал заносчивый. А я, по-моему, не изменился. Грамоту букеровскую в красный угол не повесил, в гостях сижу тихо, мудростей с важным видом не изрекаю.

Наркотик ли это? Ещё какой! Недавно я очень расстроился из-за того, что сборник рассказов «Как же её звали?» не попал в финал «Национального бестселлера». Причём одна из членов жюри мне напрямую сказала: мол, книжка – суперская, но с тебя пока хватит.

Евгений Фурин: На ваш взгляд, российские премии вообще адекватно отражают расклад сил в современной литературе? И кому бы вы сами обязательно вручили премию, будь такая возможность?

Александр Снегирев: Если рассматривать короткие и длинные списки премий, то, пожалуй, отражают. Победители – это зачастую и лотерея, и стечение обстоятельств, и, возможно, результат лоббирования. Но через длинные списки обычно проходит вся современная литература, заслуживающая внимания. На собственном опыте знаю механизм голосования в «Нацбесте». Был я пару лет назад в тамошнем Большом жюри, понравилась мне книга Евгения Чижова «Перевод с подстрочника». А проголосовать каждый член жюри может только за две книги. И я решил проголосовать за других авторов, будучи уверенным, что за Чижова и так проголосуют. И что вы думаете? Не проголосовали, не попал он в финал.

С тех пор я для себя решил, что голосовать надо просто честно, как душа велит. Жизнь не так длинна, чтобы размениваться. Так что Чижову я дал бы премию. Дмитрию Данилову дал бы. Он – настоящий художник, непонятный тем, кто рассматривает литературу как привычную схему. Павлу Крусанову дал бы, Андрею Аствацатурову. Рижанку Анну Аркатову давно пора на «Русскую премию» выдвинуть, а её, наоборот, задвигают. Короче, литература у нас прёт. И неудивительно, почва – сплошной чернозём.

Источник: literratura.org


Описание для анонса: 
Комментировать

Возврат к списку