Захар Прилепин о личности Александра Башлачёва

Моё знакомство с творчеством Александра Башлачёва произошло практически сразу после его трагической гибели. Мне было в ту пору лет 14 –15. Первым его стихотворением, прочитанным мной, был «Грибоедовский вальс».

Помню пронзительное шокирующее чувство и ощущение того, что я попал в то пространство, где за каждую строчку и за каждое слово люди отвечают жизнью, совестью, судьбой и всем кровотоком.

Довольно часто переслушиваю его песни, для меня это огромный душевный праздник. Еду в машине и слушаю «Посошок», «Имя имён», «Вечный пост» – все эти самые сложные песни. И преисполняюсь чувством благости. Башлачёва трудно слушать тем, у кого в душе непорядок. А тем, у кого внутри легко, тому стихи СашБаша только лёгкости придают.

Я воспринимаю Башлачёва в большей степени через песни, но при этом считаю, что он гораздо больше чем рок-исполнитель. Читать его тоже можно. Например, «Посошок» считаю классическим русским стихотворением, но такие далеко не все в его творчестве. При этом именно в песнях с его несколько шаманской манерой исполнения, с его голосом, с его гитарой, он воспринимается как явление. 

В воспоминаниях критика Артемия Троицкого, а он всегда был снобом, я прочитал о том, как он, впервые услышав Башлачёва, испытал потрясение, но отмечал про себя нелепость чёлки и железного зуба. Странно это. Мне для постижения творчества СашБаша совсем неважно, как он выглядит и как настроена его гитара. Мы ведь воспринимаем текст и личность множества поэтов, которых в глаза никогда не видели, и нам вполне достаточно написанного на бумаге.

Знает народ Александра Башлачёва или не знает – не является определяющей вещью. Мы не очень понимаем механику перехода поэтической строки от человека к человеку. Происходит какой-то маленький взрыв или микроинфаркт, который вдруг начинает действовать определённым образом на массы людей.

Взять, к примеру, Сергея Есенина. Его прижизненные тиражи были крохотными, но это не помешало его стихам стать частью нашей национальной физиологии. Воздействие настоящей поэзии происходит неведомыми путями, через усложнение речи и психики. То, кто на свете жил и творил Башлачёв, повлияло на целую страну. Даже на тех, кто о нём не слышал и стихов его не читал. Все ли греки читали Гомера? Но без Гомера у Греции была бы иная история и география.

Один замечательный писатель Дмитрий Новиков, мой приятель, однажды сказал мне, что песни Башлачёва уносят его с поверхности земли, а потому ему тяжело их слушать. «Саша ушёл, а я ещё поживу», – сказал он. Я ничего подобного не ощущаю и слушаю СашБаша с колоссальным чувством… оправдания, что ли.

Для меня Башлачёв, Маяковский, Есенин, Рыжий – та линейка поэтов, у которых самоубийство не было главным составляющим их жизни. В том языковом наследии, метафорическом и поэтическом, которое они оставили, столько животворного и жизнеутверждающего, что финал жизни этих людей никак не должен на нас влиять.

Башлачёв – это не смерть, это жизнь навсегда. Башлачёв – это не тексты, сочиненные с 1984 по 1988 годы, это вся история Древней Руси и русской словесности, это вся русская поэзия, это череповецкий двор, это Пушкин и «Слово о полку Игореве». Башлачёв – это и то, что написано в XVII веке и в XXIII веке.

Это сгусток того, что с Россией происходило, и что будет происходить. То, как он израсходовал себя и прожил свою физическую жизнь, не имеет для меня никакого значения. Другой вопрос, где череповчанин Башлачёв воспринял и понял Древнюю Русь? Загадка. Но я уверен, что он не стал бы тем Башлачёвым, которого мы знаем, родись он питерским интеллигентом. Получился бы рафинированный юноша, жонглирующий словами.

Но он вышел из почвенной гущи народа и при этом воспринял на физиологическом уровне всю ту огромность национальной традиции, которая за ним стояла.

Источник: vk.com/zprilepin