Авдотья Смирнова: о том, чем россиянам ХХI века может помочь Лев Толстой и другие их соотечественники из века ХIХ

В прокат вышел фильм Авдотьи Смирновой «История одного назначения». Станислав Кучер поговорил с ней о том, чем россиянам ХХI века может помочь Лев Толстой и другие их соотечественники из века ХIХ, в чем мы лучше, а в чем хуже наших прапрадедов, зачем Авдотья учила сына вставать при появлении женщины, как изменилось ее отношение к армии и почему в финал картины не вошла песня Бориса Гребенщикова «Небо цвета дождя», без которой этого фильма бы не было

Фильм выходит в прокат 6 сентября, но знакомые, увидевшие его на «Кинотавре»,  а также на театральном фестивале Толстой Weekend, который проходил в родовом гнезде Толстых, музее-усадьбе «Ясная Поляна», хвалили его и спорили о нем так, что я уговорил студию «Дисней» устроить мне отдельный просмотр.

Красивые актеры, яркие костюмы, легкие диалоги, изящный русский, полуголый Лев Толстой, висящий на турнике вниз головой, — минут через пять после начала я уверенно настроился на приятную историческую фантазию в стиле акунинских экранизаций. А потом увидел кино настолько сильное, глубокое и актуальное, что напишу прямым текстом: на мой взгляд, его должен посмотреть каждый, кто хочет жить и растить детей в «просвещенной и прогрессивной» России будущего.

Потому что это кино не про душевные метания молодого аристократа, который поехал узнавать жизнь на ощупь в российскую провинцию, исполнил свой долг и тем самым обрек на смерть симпатичного ему человека. И не про молодого графа Толстого, который вызвался стать адвокатом приговоренного к смертной казни военного писаря и провалился в этой роли, несмотря на блистательную речь в суде.

Этот фильм — про вызовы, которые стоят перед Россией сегодня. Про главные вопросы, которые — раньше, позже — обязательно задает себе каждый вне зависимости от национальной принадлежности. И это тот редкий случай, когда фабулу фильма лучше знать заранее, а еще лучше — заранее прочесть интервью с его создателем. Во всяком случае, теперь, после разговора с Авдотьей Смирновой, я точно знаю, что пойду смотреть ее фильм снова и обязательно открою нечто новое и про страну, в которой живу, и, что важнее, про самого себя.

Авдотья, первое ощущение, с которым я вышел из зала, — безысходность, переходящая в недоумение. Все так хорошо начиналось и так ужасно закончилось. Молодой амбициозный поручик оказывается слабаком. Несчастного писаря, несмотря на гений Толстого, все равно судят. Поручик получает повышение. Неужели в реальности все было именно так трагично?

Мне очень дорога вся эта история. Да, там придуманные диалоги, придумана от начала до конца речь Толстого, хотя она вся соткана из толстовских мотивов, из его мироощущения. Но вся коллизия, вся драма писаря Шабунина, приговоренного к расстрелу за пощечину командиру, — правда от начала до конца. Юный поручик Гриша Колокольцев, который мог предотвратить казнь, действительно после всего случившегося получил повышение. Это все исторические фигуры. Мало того, я там немного соврала, потому что на самом деле Лев Николаевич не отказывался от Гриши (в одной из последних сцен фильма Толстой отрекается от дружбы с Колокольцевым. — Прим. автора). Гриша прекрасно с ним дружил еще лет тридцать. Правда такова, что в августе был суд над Шабуниным, а в сентябре в Ясной Поляне сыграли домашний спектакль по пьесе Толстого «Нигилист». Страшно веселый спектакль. И Гриша там гостил. Реальная история жестче, чем у меня в картине.

«В России никогда не было и не может быть иначе» — я уверен, именно с этой мыслью вернутся домой многие после премьеры. Ну хоть бы какой-то лучик света оставили зрителю!

Я вижу этот свет, например, в сцене, где на ужасную и никчемную смерть писаря провожают, как святого, сотни крестьян. И еще я все-таки исхожу из того, что зритель не с дерева спустился и представляет себе, кто такой Лев Николаевич Толстой. Для меня луч света, который отбрасывает эта история, — в том, что именно из нее, в частности, вырос пацифизм Толстого и его ненависть к смертной казни. Напомню, в те времена не только в России, но и во всем мире в необходимости убийства человека как высшей меры наказания не сомневался никто. Толстой же стал величайшим проповедником отказа от смертной казни. Еще в 50-е годы, во время одного из своих путешествий по Европе, Лев Николаевич стал свидетелем казни на гильотине во Франции, и увиденное вызвало у него невероятное отвращение. Я уверена, что суд над Шабуниным сыграл не меньшую роль в истории появления поздней толстовской проповеди.

Согласен, но все же, смею предположить, далеко не каждый сможет увидеть такую причинно-следственную связь. Вы не задумывались о том, чтобы устами того же Толстого или поручика, или иного персонажа дать зрителю намек на то, как именно изменилась жизнь главных героев и что этот сдвиг был не в сторону кромешного мрака?

Нет. Я вообще не люблю публицистику в кино, совсем не люблю. Мне кажется, в фильме довольно внятно выражена мысль, которая мне представляется чрезвычайно важной для нашего общества: милосердие выше справедливости и выше закона. Недаром у меня картина заканчивается заповедями блаженства, важнейшей частью как литургии, так и поминальной службы — панихиды. Я убеждена, что у нас Евангелие до сих пор не проповедано. Как сказал когда-то Константин Леонтьев, так оно и осталось: мы до сих пор живем в ветхозаветном обществе, где «око за око, зуб за зуб». Милосердие же является величайшей частью проповеди Христа. Мне важно, чтобы зритель услышал, почувствовал, что есть вещи выше закона. Толстой думал так же. 

Но таких среди нас меньшинство. Мир по-прежнему ценит право сильного и «симметричные ответы». Вы верите, что после просмотра вашего фильма толстовцев станет больше? Что внимательный зритель, даже услышав ваше — и Толстого — послание, захочет что-то изменить в своей жизни и в мире вокруг?

Человек, который выражает уверенность в отношении собственных художественных потуг, болен. Ты никогда не можешь быть полностью уверен в отношении того, что создал. Но то, что человечество вечно живет в мстительной парадигме и не меняется к лучшему, — неправда. Я согласна с Петром Андреевичем Гриневым, героем «Капитанской дочки», который сказал, что самые надежные изменения — те, что происходят от смягчения нравов. А нравы действительно смягчаются. Да, медленно, если смотреть через призму скоротечной человеческой жизни. И совсем не медленно, если взглянуть на происходящее в исторической перспективе. XIX век, например, с нами совсем рядом. Григорий Колокольцев умер в 1918 году, а его дочь Марья Григорьевна — в 70-е годы ХХ века, когда на свете уже жила я. Все, что происходит в фильме, — буквально в полушаге от нас. Но этого полушага хватило, чтобы семейные отношения, отношения между супругами, между родителями и детьми (я сейчас говорю только про Россию) изменились в сторону смягчения, теплоты, гуманности, равенства. Отношения в обществе ХIХ века были намного жестче. Мало того, напомню, мы живем в стране, которая ввела мораторий на смертную казнь.

Да, но разве в нас стало меньше эгоцентризма, страха, раздражения, беспокойства, отчаяния и прочего негатива, способного при известном стечении обстоятельств отбросить нас в атмосферу, по сравнению с которой ХIX век раем покажется?

Нет, меньше не стало. Мало того, мы сейчас живем в не просто жестоком обществе, а в ожесточенном, что, на мой взгляд, ужасно. И моя картина, как мне кажется, всем своим существом восстает против этого ожесточения.

Смотрите, там есть конфликт между законом и справедливостью. Это не наш «национальный» или «исконно русский» конфликт. Вспомните несметное число американских фильмов о противостоянии шерифов и ковбоев, где ковбой олицетворяет справедливость, а шериф — закон. Американское общество уже прошло эту развилку путем смягчения закона под давлением справедливости, тем самым утвердив: закон превыше всего, но закон должен быть максимально приближен к справедливости.

Мы же в этом месте стадиально пробуксовываем. У нас все время жестокость закона делает его настолько оторванным от человеческой справедливости, что мы все являемся правовыми нигилистами. Закон не имеет никакого отношения к тому, что мы сердцем чувствуем как правду. 

«Стадиальная пробуксовка». Звучит как политологический термин…

Я уверена, что мы эту развилку пройдем, так же как страны, принадлежащие к одной с нами культурной парадигме. Вопрос когда. 

А помочь пройти путь нам должно искусство?

Мы все помним фильм «Покаяние». Можно спорить о его художественных достоинствах, о его языке. Но этот фильм важен с точки зрения душевного переворота в обществе, который он, несомненно, совершил. Бывают моменты, когда ты должен попытаться высказаться без смягчения, без поддавков, без того, что «должен быть свет в конце тоннеля». Зритель у нас не дурак, это только некоторые продюсеры иногда считают его идиотом. Зритель — совершенно особая субстанция, которая может явить совершенно неожиданные реакции. Кто мог подумать, что люди толпами повалят на фильм «Остров»? Тогда это казалось абсолютно невозможно, но это случилось. Кто мог предугадать в минувшем году грандиозный зрительский успех «Аритмии»? 

Свет, не свет, но, мне кажется, путь к тому самому милосердию зритель увидит. Во-первых, кадры фильма, где хор поющих крестьян, где вот эта толпа, которая, такое ощущение, бесконечно отпевает Шабунина. Люди отпевают его, потому что чувствуют: он неправедно убиенный. Во-вторых, Дашутка, лежащая у солдата на могиле, — это та душа, которая плачет над ним. А в-третьих, есть маленький кадр внутри пролета камеры, когда мы впервые видим Льва Николаевича Толстого со спины. Это единственный кадр, где Толстой сидит и пишет, больше такого в картине нет. Искусство, тем более такое, как Толстой, рождается из трагедии и страдания. На самом деле, душевный инстинкт милосердия в нас жив. В картине есть ужасный русский фатум, но не ужасные русские люди. И душевные мучения Гриши, и переживания Толстого, и нескончаемые панихиды народа — знаки того, что все не так безнадежно.

Чем, на ваш взгляд, сегодняшние начальники отличаются от начальников той поры? 

Меньшей образованностью. Очень плохим знанием отечественной истории. А больше ничем. Рифмой к сегодняшним начальникам был двор. Двор, так же как и сегодняшняя государственная власть, был очень сложно устроенным организмом с огромным количеством мотивации и борьбы. У Джона Шемякина есть своя теория. В тот момент при дворе в 1866 году идет страшная борьба реформаторской партии и консервативной партии. Военный министр Милютин находится в партии реформаторов. Партия консерваторов представляет николаевскую Россию, которую в фильме олицетворяет генерал Колокольцев. Битвы идут по поводу военной реформы. Джон предполагает, что казус Шабунина был пригоден для того, чтобы наглядно показать консервативной партии, что старый устав бесконечно жесток и несправедлив, и таким образом он был использован Милютиным. Похоже ли это на нынешних начальников? Очень похоже. Милютинская военная реформа была успешной, и буквально через год с небольшим был принят новый военный устав, и если бы история с Шабуниным случилась на полтора года позже, то его бы не казнили. 

Чем сегодняшняя Россия лучше России XIX века?

Сегодняшняя Россия гуманнее. У нас нет смертной казни и телесных наказаний. Сегодняшняя Россия гораздо мягче в семейных отношениях. Несмотря на разрыв между богатыми и бедными, мы не представляем, что такое сословное общество. Вспомните крестьянскую рубаху Толстого. Он решил, что, раз крестьянам не разрешают одеваться как дворянам, тогда он сам оденется как крестьянин. Это был невероятный бунт. Ведь он был родовитее царя.

Вы говорите о душевных метаниях поручика Колокольцева, который имел возможность сказать на суде, что писарь Шабунин невиновен, и спасти ему жизнь… Простите, но лично мне не хватило, что ли, сомнений и метаний этого человека. Главный герой как-то слишком внезапно превращается из «либерала» в «охранителя».

Помните, когда поручик рассказывает о своей дилемме полковнику, тот напоминает ему о долге, присяге и клятве на Библии. Виновен ли Шабунин? Умом и сердцем Колокольцев понимает, что убить человека за пощечину старшему по званию нельзя. Но он видел конфликт между писарем и командиром своими глазами и знает: пощечина была и, значит, Шабунин виновен. 22-летний человек становится перед выбором, на который не может не повлиять присутствие его отца — фигуры, которая символизирует долг, честь. Вы же понимаете, что солгать под присягой для офицера России ХIХ века невозможно… 

Вы правда считаете, что массовый зритель тоже это понимает?

Я так не считаю, для этого я и придумала отца. Именно для этого сделала все предельно жестко и кратко. Я надеюсь, что зритель из зала выйдет злостно озадаченный и задаст себе вопрос, почему Колокольцев так поступил, и полезет в этом разбираться. Современному американцу это абсолютно понятно. Америка, в отличие от нас, очень верующая страна. Там атеистов, по опросу начала 2000-х годов, около двух процентов...

О том, что человечество движется в правильном направлении и рано или поздно, возможно, через несколько поколений, станет добрее сердцем и спокойнее умом, говорил в интервью нам недавно Далай-Лама XIV. Но он так и не смог ответить на вопрос: не произойдет ли так, что в процессе формирования того самого спокойного и милосердного нового поколения человечество порвет друг друга в войне, которая случится из-за огромного количества агрессии и эгоцентризма в умах и душах? Если, как вы говорите, всем нам помочь в этом плане может искусство, должно ли оно объяснять и показывать, что именно мы все должны сделать, чтобы стать лучше?

Как было написано у Лермонтова в предисловии к «Герою нашего времени», у искусства не должно быть цели давать рецепты. Одна из целей искусства — ставить диагноз. Автор не обязан говорить, как надо. Мало того, когда автор начинает говорить, как надо, в этот момент художество кончается. Когда я вижу в искусстве проповедь, оно для меня заканчивается. Я не хочу, чтобы мне навязывали ответы.

А наш с вами любимый Лев Толстой — это разве не талантливая проповедь?

Видите ли, для меня поздний Толстой — очень сильный публицист. Да и художник тоже — когда он, например, пишет «Смерть Ивана Ильича». Но когда он художественно внедряет публицистику, совмещает одно и другое, на меня это не оказывает воздействия.

Что думает Толстой о деле Шабунина? Насколько для него лично был актуален выбор между спасением человека и ложью перед Богом?

Он Грише Колокольцеву говорит: «Мы оба его погубили». Он понимает свою ошибку. Толстой написал, что эта история на него повлияла сильнее, чем разорение, обогащение или даже смерти близких. Но прелесть состоит в том, что в дневниках Льва Николаевича Толстого ее следов нет вообще! Мы догадались, что Толстой на протяжении всей жизни, мягко говоря, не очень любил вспоминать эту историю. Для него она была очень болезненным воспоминанием.

У Льва Николаевича были очень непростые отношения с верой. Ко времени, о котором повествует картина, он еще не создал своего учения. Он мучился от безверия, что мы можем прочесть достаточно внятно в «Анне Карениной», во всех переживаниях и размышлениях Левина. Если пытаться анализировать, что такое мучение безверия, можно прийти к выводу, что Лев Николаевич не верил в загробную жизнь. И относил это неверие к некой своей ущербности. Свое достаточно стройное мировоззрение он создал значительно позже.

То есть для него присяга на Библии не могла быть аргументом?

Он пропустил мимо ушей несколько вещей, которые Гриша ему говорил. В картине Гриша между делом несколько раз говорит, что он не умеет лгать. Колокольцев присутствовал при пощечине. Обсуждал ли он это с Толстым, мы по картине не знаем. «Виновен ли рядовой Шабунин в нанесении побоев капитану Яцевичу?» Виновен. Я знаю тип людей, которые физически не могут лгать. Гриша относится именно к этому типу людей. У меня есть очень близкая подруга Юлия Баталова (режиссер монтажа), она из тех людей, кто органически правдив. Не может человек врать, и все. Еще у меня есть ближайшая подруга Ира Меглинская (фонд «Выход») — и она точно такая же. Иру можно пытать и требовать, чтобы она солгала, но она не сможет. 

Получается, что представления о нравственности, чести и долге в сознании людей того времени были сформулированы очень четко, а у нынешних их нет, они просто «умеют» или «не умеют» лгать?

Мы живем в секулярном обществе, которое глубоко убеждено, что оно христианское. Спросите на улице. Я по своим благотворительным делам периодически общаюсь с родителями «нормотипичных» детей, которые не хотят, чтобы с ними в одном классе учились дети с аутизмом. Я с ними встречаюсь и говорю: «Поднимите руки, кто из вас православный». Руки поднимают все. И я им говорю, что в православной России людей с особенностями называли «Божьи люди» и мысль обидеть такого человека не приходила никому в голову. Эти дети росли среди своих нормотипичных сверстников. Вы знаете хоть одно произведение, где описывались бы сумасшедшие дома для детей? А у нас сегодня такие дома есть. Когда я это говорю родителям, они затихают и задумываются. Русское дореволюционное общество было инклюзивным. А сегодняшняя страна считает себя православной! Ребята, зашибись! А теперь давайте разберемся в том, что же это такое. У меня долгое время на последних кадрах стояла песня Гребенщикова «Небо цвета дождя», под которую писался сценарий и под которую мы снимали финал. Но потом я передумала. И знаете почему? Потому что эта песня слишком нежная. А мне нужно зрителю дать по башке дубиной. Мне нужно, чтобы было жестче, чтобы зритель вышел из кинозала полный вопросов, несогласный с героями, с авторами, с тем, что все вот так случилось! Я считаю, что как только ты смягчишься и погладишь зрителя по руке умным и тонким, но слишком нежным Борей Гребенщиковым, ты зрителя успокоишь. А я не хочу его успокаивать.

Какими сценами пришлось пожертвовать?

Их немного. Из тех, что мне жаль, была одна сцена с поручиком Колокольцевым и прапорщиком Стасюлевичем. Приходит Стасюлевич в очередной раз к Грише, и Гриша ставит на стол бутылку вина. Стасюлевич говорит: «Да доставайте уже сразу две», а Гриша отвечает: «Так нету больше!», на что Стасюлевич говорит: «Вы что-то стали много пить, поручик», и Гриша отвечает: «Так с вами все и выпито». Эта сцена драматургически важна, чтобы показать, насколько эти двое стали близкими друзьями. Но она не вошла. Понимаете, в какой-то момент картина сама начинает диктовать темп, и ты должен совершенно бестрепетно лишаться того, что тебе дорого.

В вашем фильме есть совершенно замечательная тема отношений и общения семьи Толстого. История, из которой при желании можно легко сделать отдельное кино или сериал.

Когда мы закончили сценарий, я его дала почитать Владимиру Ильичу Толстому и его жене Кате. Мне было очень важно узнать их мнение, я очень волновалась. Володя сказал мне самые замечательные слова, которые я только могла услышать: «Господи, какое счастье, наконец кто-то вступился за Софью Андреевну (супругу Толстого. — Прим. автора)». Мне было страшно важно показать, какие они в тот момент были обаятельные, ни на кого не похожие, какие между ними были горячие чувства. У нас же бесконечно мусолят поздний период их брака, и мы все время забываем, что эти люди прожили вместе 48 лет и трудными были только последние 15! Они тридцать лет прожили в такой любви, в такой душевной близости, что я вообще не знаю других таких союзов в истории человечества.

В представлении большинства Толстой — это насупивший брови старец с бородой, эдакая помесь Бога-Отца с деревенским старостой. А его жена — истеричка, которая записывает за ним под диктовку, бегает топиться, подслушивает у двери и так далее. Вот все, что мы знаем об этой семье. Это же ужас! Мне хотелось показать, какими замечательными были эти люди. Именно поэтому на роли Льва Николаевича и Софьи Андреевны я выбрала Харитонова и Горбачеву — красивых и угловатых актеров, у которых длинные красивые руки. Толстой в одной сцене у меня висит на турнике вниз головой…

Это символ моей картины — Толстой, висящий вверх тормашками. Эти супруги были во всем непохожи на других, это абсолютно выдающаяся пара. Есть кадры, где на коленях у Толстого сидит его старший сын Сережа, что было почти немыслимо в аристократическое семье. Место детей в те времена и в тех кругах — в детской с нянями: приди поцелуй папеньке ручку и до свидания! 

А еще впечатляет сцена обсуждения доставки в имение Толстого птичьего помета из Аргентины и бодрого разговора Льва Николаевича со своим управляющим о смысле этого агрокультурного «стартапа». Это для вас тоже способ показать неординарность личности человека, внешне напоминающего умного хипстера?

Да, многие над этой сценой смеются. Но, если вдуматься, аргентинские птицы питаются рыбой, в их помете много фосфора, подобные удобрения мы используем до сих пор. Додуматься до такого тогда… И вот таким пытливым он был во всем! И Софья была такая. Они были живые, горячие, пылкие, спорящие, любящие. Мне было страшно важно показать, какое между ними напряжение. И в финале она ему говорит: «Левочка, ты лучше всех! Ты ни в чем не виноват».

Почему она так страстно уговаривала мужа отказаться от идеи защищать писаря в суде, ведь она понимала, как много — не для Шабунина даже, а для Толстого — это значит? Минутная слабость? Неверие в то, что речь поможет?

Этому много чего предшествовало. Она же ему говорила: «Ты уже был мировым судьей, защищал крестьян, после чего с нами перестали разговаривать все соседи!» И это чистая правда. 

Хм… То есть мнение соседей для жены Толстого важнее жизни человека, пусть и незнакомого солдата?

Соня на самом деле дает Льву Николаевичу очень разумный совет. Она говорит: «Если ты так хочешь помочь, не лучше ли дать денег и нанять адвоката?» Как мы понимаем сейчас, это действительно было бы самым правильным решением. В те годы начинается расцвет русской адвокатской школы. Соня поступает исключительно мудро, как она всегда поступала в реальной жизни. Она была очень умной женщиной.

Понимаете, в картине рассыпана масса мелких подробностей. Я терпеть не могу выпячивать детали. Долго живет только то кино, которое пересматривают, а пересматривают то кино, в котором подробности упрятаны. Если выставить все наружу, то это уже одноразовое кино. Есть хорошая старинная французская пословица: даже самая красивая девушка не сможет дать больше того, что имеет, — некоторым образом это относится и к автору. Я делала все это на пределе собственных сил и возможностей. 

А история Сергея Николаевича, брата Льва, который вел двойную жизнь и жестоко обидел сестру Сони, подлинная?

Да, это настоящая история. Его брат действительно женился и обвенчался с цыганкой Машей, официально признав всех их внебрачных детей. 

А зачем она в контексте главной драмы? Что вы хотели этой историей сказать?

Я хочу немного запутать зрителя, я хочу ему подарить ощущение, что это все начинается легко. Это одно соображение, но оно скорее техническое. А художественно мне очень хотелось… У меня там есть образ солдат, которые днем маршируют строем, а вечером пьют со Стасюлевичем. Рядом с ними совсем другой мир — красивый дворянский мир, в котором, в отличие от роты, все время солнце, и там любой застольный разговор обаятелен и интересен. В этом мире Гриша свой, его туда тянет. И этот мир не поверхностный, в нем постоянно происходят свои страсти, как история Сергея Николаевича и Тани. Это жизнь со своими драмами, невротическими точками. И через Гришу в этот дом вползает история Шабунина, и вся эта гармония на наших глазах начинает рушиться. Разве не так происходит в жизни?

Невозможно построить рай на земле, но Толстой пытался. Мне нужно было противопоставление двух этих миров. Я когда-то в молодости получила замечательный совет, который мне очень помог в жизни. Я жаловалась одному своему старшему другу на какие-то неприятные обстоятельства, а он мне сказал: «Поменьше думай о себе». Он имел в виду не то, что нужно думать только про других, а то, что нужно думать про другое. Если на самом деле загробная жизнь есть, то нас никто не спросит, какими мы были журналистами, режиссерами… Нас спросят про то, каково рядом с нами было другим людям. Если начать думать про это, то, мне кажется, очень много пользы выйдет человечеству. 

Окажись у вас шанс увидеть Льва Николаевича во плоти, какие вопросы вы бы ему задали?

Я бы спросила, простит ли он меня за то, что я полезла к нему. Я бы к нему не обращалась с вопросом как к учителю, нет. Я бы спросила, как он мог придумать, что Кити чувствовала «мраморность плеч», входя на бал? Ведь он мужчина, откуда ему знать про это чувство?   

Кстати, о мраморности плеч и вообще о взаимоотношениях мужчин и женщин. Мы уже говорили о том, что современный мир в этом плане сильно отличается от того, в котором жил Лев Толстой. Что вы сделали, чтобы актеры XXI века уловили нюансы и интонации общения своих прапрабабушек и прапрадедушек?

Я репетировала с главными актерами, с Ириной Горбачевой и Евгением Харитоновым, и попросила их сыграть произвольную сцену. Они должны были показать, как говорят Соня и Лева о том, что происходит между Сергеем и Таней. И Ирина, изображая Соню, начала кричать на Женю. Я их, конечно же, остановила. Это XIX век. Такого не могло быть. Вот в чем разница. Сыграть то, что не видел, чего не можешь себе представить, невозможно. Я какое-то время думала, а потом сказала им: общайтесь так, будто вы семья из сегодняшнего Дагестана. И у них получилось.

Чему сегодняшним мужчинам стоит поучиться у мужчин XIX века, а чему современным женщинам — у женщин того времени?

Манерам. Я своего сына очень сильно мучила, заставляя его вставать, когда женщина стоит. И он на меня из-за этого ворчал. Я, например, не могу сидеть, если со мной стоя разговаривает человек, который старше меня. Я считаю, что у всех должны быть одинаковые возможности, но я не считаю, что мужчина и женщина равны. Есть вещи, в которых сильнее женщины, есть те, в которых сильнее мужчины. Несмотря на радикальную проповедь феминизма на Западе, западное общество во многом ведет себя разумно. Посмотрите списки топ-менеджеров крупных мировых компаний, и вы увидите, что первую позицию чаще всего занимает мужчина, а вторую женщина. Это разумно. Мужчины лучше в стратегии, но хуже в тактике. В женщине гораздо меньше визионерства. Встречаются и женщины-стратеги, у них, конечно же, должна быть возможность занимать лидирующие позиции.

Вы сами, когда работали над фильмом, в чем-то изменились? 

Да, конечно. Я вам дам странный ответ. Я очень изменила отношение к армии и к людям армии. Я, как человек очень пацифистских взглядов, к армии всегда относилась без особого уважения. Когда писался сценарий, я набрела на мысль, которую произносит отец Гриши Колокольцева: «Послушай, он солдат, солдат должен быть готов к смерти в любую минуту». Армия — вот про это, про готовность к смерти, про благородство. Я поняла, что почему-то никогда об этом не думала.

Для меня история Гриши — это история разочарования в самом себе. И я глубоко убеждена, что не бывает взросления без такого разочарования. Тот, кто в себе не разочаровался, тот не повзрослел. 

А тот, кто разочаровался в старом себе, но не открыл себя нового, тот умер.

Необязательно. Что случилось с реальным Григорием Колокольцевым? Он получил невысокий воинский чин, но потом сделал большую земскую карьеру, то есть он стал успешным общественным деятелем.

Я постаралась сделать так, чтобы это кино было и для молодых людей тоже. Посмотрите на неканонического Льва Толстого. Есть молодые люди, которым интересны армия и реконструкция. А еще в фильме есть музыка Басты. Я сделала все от меня зависящее, чтобы эта история была интересной для самого разного зрителя.

Есть ли сегодня люди, сопоставимые по масштабу личности с Львом Толстым?

В России нет. Есть даже страны, у которых никогда не было своего Толстого, а у нас был. А в мире есть. Папа Франциск, для меня это очевидно. По масштабу авангардизма, радикализма проповеди. Я слежу за ним, затаив дыхание. Это величайший наш современник.

Источник: snob.ru