Как писатели и критики стали самыми влиятельными людьми в России и при чем здесь реформы Александра II

В конце 1869 года Федор Михайлович Достоевский прочел в газетах о громком уголовном преступлении: 22-летний нигилист и революционер Сергей Нечаев из-за политических разногласий убил своего товарища. Благодаря этой новости окончательно сложился замысел романа «Бесы».

Романы Достоевского и до этого были связаны с газетной хроникой. Но немного иначе. В январе 1866 года, когда первые главы «Преступления и наказания» только увидели свет на страницах журнала «Русский вестник», вся Москва была потрясена жестоким убийством ростовщика Попова и его служанки студентом Даниловым. На протяжении года новые порции романа появлялись параллельно с подробностями расследования этого дела, и все газеты поражались знаменательному совпадению. Все, кроме самого романиста. Достоевский с гордостью писал поэту Аполлону Майкову по поводу совпадения романа и жизни:

«Ихним реализмом — сотой доли реальных, действительно случившихся фактов не объяснишь. А мы нашим идеализмом пророчили даже факты».

Вдумаемся в саму ситуацию: большой писатель предвосхищает реальные новости из газетной хроники, а потом черпает из нее вдохновение для новых романов. Круг замыкается. Интересен в этой ситуации даже не пророческий дар Достоевского. Важнее другое. В этой ситуации сходится воедино сразу несколько ключевых явлений, которые очень точно характеризуют особенности литературной и общественной жизни России: торжество идеи реформ (в нашем случае — появление гласных судов), торжество ежедневной газеты и торжество романа.

Три феномена — три ключевые сферы тогдашней жизни. Кажется, что они никак не связаны между собой. Но на самом деле между ними есть глубинная связь, которая помогает нам лучше понять эпоху.

Начнем с реформ. Бурное развитие литературы и общественной жизни было бы невозможно, если бы Александр II, прозванный Освободителем, не запустил долгожданные реформы в конце 1850-х годов. Уничтожение военных поселений, отмена крепостного права, введение гласного состязательного суда, реформа учебных заведений, военная и земская реформы — все эти Великие реформы означали модернизацию России. Таким понятием современные историки называют процесс, когда в стране начали складываться все привычные нам, живущим в XXI веке, институты гражданского общества, пусть и в зачаточном виде. К ним относятся политические институты (земства), образовательные, экономические институты (банки, акционерные общества, товарищества), общественные организации (трудовые ассоциации, профессиональные общества), наконец, интересующий нас институт литературы и сопутствующие ему критика, журналистика и книгоиздание. Развитие этих институтов сопровождалось внедрением самых современных технологий — от телеграфа и железных дорог до использования печатных бланков в делопроизводстве.

Конечно, во время Великих реформ жизнь не улучшалась в одночасье. Речь идет об очень медленных, но подчас системных изменениях на протяжении десятилетий. Но если реальная жизнь менялась медленно, то представления людей могли меняться очень быстро, буквально за несколько лет. Открыв газеты той эпохи, легко заметить, с каким энтузиазмом публицисты стали писать о предстоящих реформах уже в конце 1850-х годов.

Стремительно менялась и литература. Еще с конца XVIII века она приобрела в России статус центра, средоточия культурной жизни. Однако участвовать в ней в первой трети XIX века могло лишь около 5% населения империи, поскольку остальная часть, в основном крестьянская, была попросту неграмотной. Число грамотных и образованных читателей постепенно росло, в том числе благодаря политике Министерства народного просвещения. Оно не только вводило цензуру, запрещая писателям открыто говорить то, что они думали, но и учреждало новые школы для самых разных слоев населения. Интенсивное развитие системы образования началось еще при Николае I и было продолжено Александром в 1860–70-е годы. Именно в это время сложилась многоуровневая система начальных, средних и высших учебных заведений, очень похожая на современную. Но и в 1860-е годы число грамотных и читающих людей было на самом деле невелико. По подсчетам литературоведа Абрама Рейтблата, в 1860-е годы грамотных было лишь около 8% населения России.

Великие реформы изменили эти цифры, но далеко не сразу. Лишь к 1880–90-м стали ощутимы позитивные результаты освобождения крестьян, открытия огромного числа училищ, школ и библиотек, книжного просвещения, переселения крестьян в города, роста числа предприятий. По переписи 1897 года уже 17,4% крестьян были грамотны, не говоря уже об остальных социальных группах, например заводских рабочих. Возникла новая, гораздо более широкая читательская аудитория. По подсчетам Рейтблата, за 1885–1900 годы общий суммарный тираж книг, изданных на русском языке, вырос втрое и достиг 56,3 миллиона экземпляров в 1901 году. Для огромной армии новых читателей потребовались новые книги, новые типы журналов и газет, новые технологии. Наконец, новые идеи: интеллигенция должна была придумать, как наладить связь между существующим книгоизданием и потребностями народа. Вплоть до революции 1917 года эта проблема была для тех, кто занимался просвещением, одной из самых насущных. Она отразилась в крылатых строчках поэмы Некрасова «Кому на Руси жить хорошо»:

Эх! эх! Придет ли времечко…
Когда мужик не Блюхера
И не милорда глупого  —
Белинского и Гоголя
С базара понесет?

С резким ростом читательской аудитории во второй половине XIX века стремительно изменялись и старые, давно сложившиеся формы бытования литературы — кружки, журналы, критика.

Литературная жизнь при Пушкине была сосредоточена в литературных салонах и кружках — в богатых столичных домах, в тесных гостиных единомышленников. Если в 1830-е годы быть профессиональным литератором, то есть зарабатывать на жизнь только литературным трудом, считалось зазорным и было редкостью, то в середине века литератор воспринимается как вполне законная и уважаемая профессия среди других, а авторитет некоторых авторов — Тургенева, Гончарова или Белинского — стал чрезвычайно высоким.

Теперь литературная жизнь кипит не только и не столько в кружках и салонах, сколько в публичном пространстве, на виду у всей читающей России — на страницах журналов и на собраниях Литературного фонда — первой организации, в 1859 году объединившей многих литераторов. Цель фонда была проста — помогать материально нуждающимся коллегам. Участники платили взносы в копилку, из которой бедствующим выплачивались пособия. Взаимопомощь и цеховая солидарность — именно эти признаки позволяют говорить о том, что литераторы осознали себя как значительное профессиональное сообщество. Именно поэтому ученые утверждают, что к 1860-м годам русская литература достигла высокой степени независимости (автономии) от политической сферы и сделалась самостоятельным институтом со своими внутренними законами и серьезным влиянием на правительство.

Литературный журнал был второй площадкой, на которой литература существовала в России еще со времен Екатерины II. Но именно в 1840–60-е годы журнал становится толстым. В буквальном смысле это значило большое количество страниц (иногда до 600–700 в томе). В переносном же журнал соединял под одной обложкой очень разные «отделы» — словесность, критику, науку, библиографию, известия, объявления и, конечно, моды. Журналы читали тогда все, кто интересовался культурой и считал себя образованным человеком. И читали чаще, чем книги, потому что книги достать было сложнее, особенно в отдаленных губерниях. На журнал же можно было подписаться, получать его весь год и быть в курсе новинок во всех значимых областях. Тиражи самых популярных журналов 1840–60-х годов — «Библиотеки для чтения», «Отечественных записок» и «Современника» — достигали к 1860 году шести-семи тысяч экземпляров.

Эпоха Великих реформ стала золотой эрой русского толстого журнала, особенно конец 1850-х — начало 1860-х годов. В это время правительство ослабило цензурные правила, разрешив издавать новые журналы (ранее это было запрещено) и отменив предварительную цензуру, так что их число и разнообразие достигло огромных размеров. Так, в конце 1850-х годов каждый год открывалось по 10–15 новых журналов. Тогда же в России впервые появились первые развлекательно-сатирические иллюстрированные еженедельники «Искра» и «Гудок». Такой тип издания к концу века побьет все рекорды популярности, достигнув астрономических тиражей в 100–120 тысяч экземпляров. Аудитория расслаивалась все больше и больше: кто-то хотел читать более серьезные издания, другие — развлекательные. И спрос, и предложение расширялись.

Многие читатели подписывались на журнал только для того, чтобы читать критические статьи. В ситуации, когда в России не было конституции, парламента и свободы слова, статья в журнале часто была единственным местом, где можно было донести свое мнение через цензуру до максимального числа образованных людей. Именно поэтому журнальная критика играла в то время колоссальную роль. Но и это возникло не сразу. Критики-профессионалы появились лишь в 1830-е годы. Первым критиком в России, который кормил себя и семью лишь журналистикой, был Виссарион Белинский. Начав карьеру в московских изданиях 1830-х годов, он переехал в Петербург, где начал писать для журнала «Отечественные записки», и с 1840-го года укрепился в статусе самого читаемого критика России. Его читали все: и его многочисленные противники, спорившие с ним о литературе и политике; и поклонники, которые росли на его статьях о Пушкине, Гоголе, Лермонтове. Белинский читал почти всю литературную продукцию, выходившую тогда в стране. Благо ее было еще не настолько много.

Культурная роль Белинского заключалась в том, что он первый системно описал всю русскую литературу — от Кантемира до Гоголя и Достоевского — как единое целое, проникнутое идеей национальной самобытности. Если в начале карьеры Белинский еще не считал русскую литературу «взрослой» и равной европейским, то в 1847 году он уже уверенно говорил о том, что цель эта достигнута, а Пушкин, Лермонтов и Гоголь — писатели европейского масштаба. Белинский первым начал жестко ранжировать писателей и назначать их «главой литературы». С тех пор русская критика только этим и занималась. Аполлон Григорьев, Иван Аксаков, Николай Чернышевский, Николай Добролюбов, Николай Страхов и многие другие — все они не просто осмысляли, каково прошлое и настоящее русской литературы, но и то, с именем какого писателя связано ее будущее. Сценарии развития конфликтовали, вражда критиков не прекращалась. Григорьев, например, считал главным писателем Александра Островского; Аксаков — своего отца Сергея Тимофеевича Аксакова. Благодаря тому что критик выступал как будто руководителем, организатором литературы, в глазах читающей публики он приобретал роль пророка, демиурга, властителя дум. Сами писатели, скажем Достоевский, все время оспаривали такую роль и пытались отстоять свое право решать, куда им двигаться.

К 1861 году литературная система в России настолько разрослась и окрепла, что ни один критик уже не мог уследить за многообразием произведений во всех журналах. Не могло идти и речи о том, что все критики самых разных партий согласны в том, что кто-то один, например Тургенев, является «главой литературы». Николай Чернышевский, например, выдвинул на эту роль уже покойного на тот момент Добролюбова — не писателя, а критика. В воображении и критиков, и писателей, и читателей существовали очень разные сценарии будущего.

К середине 1860-х годов стало ясно, что толстый журнал долго не удержится на гребне волны и во главе литературы. Его стали теснить новые, более мобильные формы изданий — газеты.

Газеты, конечно, читались в России и раньше: с 1825 года главным «таблоидом» страны была «Северная пчела» — частная газета литераторов Фаддея Булгарина и Николая Греча, издававшаяся под присмотром правительства. Читались и другие, официальные ежедневные издания — «Санкт-Петербургские ведомости», «Московские ведомости». Однако только во второй половине XIX века газеты потеснили журналы и разнообразием, и влиянием. Их культурная и политическая роль стала недосягаемой для журналов. Тиражи самой популярной газеты «Новое время» достигали в 1870-е годы 25 тысяч экземпляров (для сравнения: у «Северной пчелы» было лишь 10 тысяч).

С 1860 по 1900 год суммарный разовый тираж литературных газет подскочил с 65 тысяч до колоссальной цифры — 900 тысяч экземпляров. Конечно, это произошло из-за резкого расширения читательской аудитории. Но не только.

Дело в том, что благодаря техническому прогрессу и идее модернизации в 1860-е годы возникает современное нам представление о газете, о важности ежедневного ее просмотра для работы, бизнеса, политики, личной жизни, наконец, творчества (вспомним Достоевского). Люди планируют свои дела исходя из газет. Но и это не все. Исследования историка Бенедикта Андерсона показали, что чтение газет, в которых благодаря телеграфу буквально на следующий день печатались важные новости, изменило само сознание людей, их представления о мире. Своя страна теперь воспринималась как единое пространство, в разных уголках которого такие же читатели, как и я, каждое утро открывают газету и читают одни и те же колонки. Эта общность вела к усилению переживаний людьми своей принадлежности к единому сообществу — нации.

Газеты влияли и на язык людей. Из них читатели узнавали, как принято говорить о явлениях политики, культуры, жизни; узнавали о коронациях, спектаклях, награждениях; о том, кто выехал за границу или вернулся с курорта; наконец, о том, где купить лучшие средства для укрепления волос или гробы. Стоит сравнить газеты, скажем, 1852 и 1862 года, как вы почувствуете разницу в том, как подаются и описываются общественные и политические события. Коротко говоря, если первые еще пишут архаичным литературным языком, то стиль газетчиков начала 1860-х приближается к современному нам: они вовсю используют такие понятия, как «общество», «гласность», «реформа», «гражданственность», «либералы», «эмансипация».

Такую же, если не бо́льшую роль в формировании нового восприятия своей страны и своего народа сыграл и роман. Во второй половине века они, как правило, публиковались в журналах (а подчас и в газетах — например, роман-фельетон Алексея Суворина «Всякие» в газете «Санкт-Петербургские ведомости», 1866 год). Недаром для Достоевского газета и роман — это две тесно связанные вещи, не существующие друг без друга. В 1870-е годы он даже специально будет вести авторскую колонку в еженедельнике князя Мещерского «Гражданин». Этот «Дневник писателя» сделает Федора Михайловича одним из самых читаемых публицистов и романистов эпохи, получающего большое по тем временам число писем от читателей.

Если сравнить русские романы начала 1850-х и середины 1860-х годов, бросится в глаза, насколько современной нам становится не только изображаемая в романах физическая реальность, но и язык и стиль. Если говорить о реальности, то в сюжет романа все чаще органично вплетаются самые последние технологические открытия — железные дороги, телеграф, фотография, рефлексы головного мозга, клетки крови.

Вот лишь один, но очень показательный пример. В 1865 году начинающий писатель Николай Лесков опубликовал свой второй роман «Обойденные». Сейчас он скорее забыт, но в нем ярко отразилось новое ви́дение пространства, технологий и эмоций. Роман Лескова не просто изобилует упоминаниями железных дорог, но само действие разворачивается динамичнее благодаря тому, что герои быстро перемещаются из Петербурга в Крым и в Европу по открытой в 1851 году линии между Петербургом и Москвой, а в 1862-м — между Петербургом и Варшавой.

Поезда теперь связаны не только со скоростью и новыми возможностями, но и со смертью. В финале «Обойденных» главный герой Нестор Долинский отправляет из Ниццы металлический гроб с телом своей возлюбленной Доры в Питер по железной дороге. А один из героев романа, католический пастор Зайончек, даже носит фуляровый платок  с картой-сеткой европейских железных дорог.

Железную дорогу в русской литературе прославили, конечно, не роман Лескова, а «Железная дорога» Некрасова, «Идиот» Достоевского и «Анна Каренина» Толстого. Во всех текстах она ассоциируется с темой смерти. У Некрасова на строительстве дороги гибнут крестьяне; у Достоевского в первых строчках романа поезд мчит князя Мышкина в Петербург по Варшавской железной дороге и сталкивает с соперником Рогожиным; а у Толстого Анна бросается под поезд.

Обратим внимание и на то, что почти в каждом из романов, будь то «Отцы и дети» Тургенева, «Анна Каренина» Толстого или «Обрыв» Гончарова, символы прогресса напоминали читателю не только о модернизации, но об отсталости — крепостном праве, крестьянской общине, патриархальности крестьян. Разумеется, эпизодические (а иногда и ключевые, как у Толстого) роли крестьян в романах — напоминание о том тектоническом социально-культурном сдвиге, какой пережила русская деревня в 1860-е годы в результате модернизации. Сомнения в успехе и неудовлетворенность реформой выливались в неоднозначное отношение к крестьянам. С одной стороны, они предстают в литературе как носители лучших качеств русского человека. С другой — как темная, страшная сила: ночной кошмар Анны Карениной или фантастические призраки-мертвецы у Некрасова.

Не менее двойственным был в литературе и образ интеллигента — того, кто выступал носителем идеи прогресса и радикального переустройства России. В большом числе произведений, например в утопическом романе Чернышевского «Что делать?», эти «новые люди» представлены как «соль земли». Они переустраивают личную жизнь на новых, разумных основаниях, отвергая старые нормы морали и брака. Революция в семье должна была привести к революции в обществе. Столь радикальная программа встретила отпор в целой серии романов, прозванных «антинигилистическими». Им отдали дань и Достоевский в «Бесах», и Лесков в «Некуда», и Гончаров в «Обрыве». Идеи революционеров, нигилистов и социалистов посрамляются здесь самим сюжетом и самой жизнью.

Теперь от того, что изображал роман, перейдем к тому, как он это делал. Писатели начинают более натуралистично и достоверно изображать человеческие чувства и аффекты. Романы Лескова, Достоевского, Толстого предложили читателю совершенно новые способы изображения человеческой психики и тела, лишь отчасти подготовленные предшествующей литературой. Так, Достоевский и Толстой еще в ранних произведениях экспериментируют с техникой того, что позже назовут потоком сознания — воспроизведением мельчайших мыслей и ощущений в какой-либо промежуток времени. Считается, что впервые в европейской литературе элементы потока сознания появились в повести Достоевского «Двойник» (1846): здесь автор дотошно фиксирует полубредовое состояние господина Голядкина, столкнувшегося со своим двойником.

Толстой в раннем наброске «История вчерашнего дня» (1851) делает попытку последовательно зарегистрировать на бумаге не только все ощущения за один день, но и сны. Толстой открывает, что логика сна не линейна и не поддается рациональному объяснению. Более того, сновидение сгущает и причудливо видоизменяет наши впечатления, поэтому после пробуждения мы не можем объяснить, почему мы видели себя в таких странных обстоятельствах. Так устроены сны в «Войне и мире» и в «Анне Карениной». Толстоведы не без основания полагают, что в этой технике Толстой вплотную подошел к тому, что спустя 30 лет будет писать Зигмунд Фрейд в книге «Толкование сновидений».

Но, даже если это не так, Толстой и Достоевский научились изображать подсознание человека так убедительно, что повлияли на развитие европейского и американского романа XX века. В 1919 году писательница Вирджиния Вулф в эссе «Современная литература» призовет британцев учиться у русских прозаиков, как нужно изображать текучесть человеческого сознания. Литературоведы не без основания видят в ее романе «Миссис Дэллоуэй» влияние «Анны Карениной». Настолько схожа композиция — линии жизни двух центральных персонажей, миссис Дэллоуэй и Септимуса, идут параллельно и только однажды пересекаются. Мы узнаем об их желаниях совершить самоубийство из потока сознания. Так же было с Анной и Лёвиным.

Достоевский, очевидно, был прав, когда говорил Майкову о том, что он своим «идеализмом» многое в жизни предсказывает лучше, чем реалисты. Это не значит, что его романы, как и романы других, не могут называться реалистическими. Каким термином их ни именуй, в них воплощены противоречия русской жизни и человеческого сознания второй половины XIX века — времени, когда Россия входила в зону «современности», пытаясь преодолеть отсталость от Европы.

В области романа это удалось. Литературные формы, разработанные Тургеневым, Достоевским и Толстым, получили всемирное признание, а их книги до сих пор входят в списки «100 лучших романов всех времен».

Источник: arzamas.academy