Сергей Оробий родился и живёт в Благовещенске. Критик, литературовед. Кандидат филологических наук, доцент Благовещенского государственного педагогического университета.
Автор монографий:
- «"Бесконечный тупик" Дмитрия Галковского: структура, идеология, контекст» (2010),
- «"Вавилонская башня" Михаила Шишкина: опыт модернизации русской прозы» (2011),
- «Матрица современности: генезис русского романа 2000-х гг.» (2014).
Печатается в бумажных и электронных литературных журналах.
Вас тоже раздражает, когда приятель, вместо того чтобы напечатать пару фраз, записывает три минуты мычания — «голосовое сообщение»? А сами, небось, не прочь послушать очередной выпуск подкаста вместо пары десятков страниц романа? Что насчет аудиокниг?
Почти искоренив всеобщую безграмотность, мы тут же оказались в раю для безграмотных: «Алисе» или Siri плевать, помните ли вы про разницу «-тся» и «-ться». Сначала мы попрощались с бумагой, теперь — с самим письмом, которое растворяется в океане устной речи. Раскавычив все слова и перемешав их, интернет будто снял с языка оковы. В нашу болтливую эпоху особенно ощутимо, что речь, по выражению Александра Гениса, естественна, а письмо — противоестественно: оно лишь скелет речи. Как заметил автор «Камасутры книжника», язык Диккенса теперь кажется громоздким, «потому что он не притворяется речью, как, скажем, у Хемингуэя или Аксенова, а остается собой: продуктом рафинированной письменности, достигшей своего расцвета в классическом романе и своего декаданса в модернистской прозе».
Наблюдение писателя подтверждают ученые. Изучив все бестселлеры по версии журнала New York Times с 1960 года, филологи пришли к выводу: язык книг становится всё проще. «Если вы выбираете книги для чтения, просматривая списки литературных трендов, то, скорее всего, вы найдёте менее замысловатую книгу, чем это было 40–50 лет назад». То, что было нижней планкой уровня сложности в 1960-е годы, «в наше время стало его потолком».
Речь становится проще и торопливее, как мы сами: общаемся, учимся, живём на ходу. Мне нравится мысль Андрея Мирошниченко: классическая литература создавала мир повествованием, её код — не язык, а усидчивость, тогда как письменность сама по себе — занятие для тела неестественное (тут я вспоминаю Софью Андреевну Толстую, которая семь раз переписала «Войну и мир»… думаю, ей понравилось бы всё то, о чём здесь идёт речь). Ныне, говорит Мирошниченко, письменная речь обретает черты устной, потому что текст всё чаще служит контакту, а не контенту. Оплывая по краям, айсберг литературы дрейфует от Сорокина и Толстого к стенд-апу и Гомеру.
Автор: Сергей Оробий