Ольга Славникова: какой современный писатель стал прототипом главного отрицательного персонажа и должны ли кухарки управлять государством

Роман Ольги Славниковой «Прыжок в длину» вышел осенью 2017 года, спустя семь лет после публикации предыдущей книги «Легкая голова».

В романе «Прыжок в длину» два главных персонажа: один фантастически талантлив, второй — вроде бы фантастически посредственен. Их столкновение и трагическое взаимодействие — можно сказать, что книга именно об этом?   

Я читала много комментариев к роману, и в основном его трактуют как роман об инвалиде. На самом деле это, конечно, не так. Роман — о талантливом человеке. Меня такие люди, богом в макушку поцелованные, очень интересуют. Главный герой обладает, казалось бы, фантастическим свойством — способностью к краткой левитации в момент прыжка. Этот феномен нельзя доказать, но он существует. Его можно наблюдать на записях спортивных рекордов в прыжковых видах легкой атлетики. То же самое можно заметить, если внимательно смотреть выступления великих балетных танцовщиков. Барышников, говорят, обладал таким свойством — умением зависать над сценой вопреки законам гравитации. В общем, роман скорее о том, как очень талантливого человека преследует рок.

Один из героев — негодяйчик Женечка — губит все прекрасное и талантливое, что оказывается у него на пути. Вы знали таких людей? 

Да, пришлось. Такие люди даже кажутся счастливчиками. Они очень удачливы и по-своему обаятельны. К ним тянутся окружающие, потому что ореол везучести для многих притягателен. Но на самом деле их удачливость всегда за чей-то счет. Этим людям везет, когда другие теряют. И как-то всегда находятся желающие им помогать, жертвуя собой. Я знаю реальную историю одного парня, которого вытащили из подорванного танка в горячей точке — спасли. И у него было пять-шесть друзей.  Все они, один за другим, уже в мирное время пострадали, выручая его в совершенно разных ситуациях. А сам парень каждый раз каким-то чудом выходил из передряги целехоньким. Потом его, кстати, полюбила хорошая девочка — дочь моей подруги. Блеск везучести воздействует гипнотически.

Это и есть прототип Женечки из романа?   

В какой-то степени, да.

А еще кто?

Один из прототипов — молодой современный писатель, не буду уточнять, кто именно. От него у героя — ощущение себя как центра мира, абсолютная уверенность в том, что небесные сферы вращаются вокруг его персоны. Еще один — племянник моей знакомой. От него — тяжкая, каменная походка негодяйчика. На самом деле бывает, что напишешь и даже опубликуешь прозу — и только потом осознаешь, с кого делал персонажей.

Почему у вас возникла потребность рассказать о таком герое? 

Сейчас наступило время так называемой постправды. Когда важна не сама правда, а ее интерпретация. Объективной реальности не существует — или она не имеет значения. А почему возникла такая ситуация? В том числе, потому, что победила демократическая идея о всеобщем равенстве. Человек, независимо от своей квалификации, статуса, образования, имеет право высказывать свое мнение, и оно ничем не хуже другого. Один человек — один голос, по любому вопросу.

Ленин мечтал, что кухарка сможет управлять государством. Так вот, нынешние кухарки уверены, что они не просто могут, а имеют полное право управлять всем. Собственная точка зрения — самая главная. Человек не задумывается о том, что он собой представляет, не рефлексирует вообще. Не затрудняется проверкой фактов, экспертизой. Он хладнокровно выпускает свое мнение в мир — оно для него важно, а не какая-то истина. И это заставляет меня размышлять не только о природе таланта, но и о природе так называемого рядового человека, который сегодня стал суверенной ценностью просто по факту своего существования. Что, разумеется, не отменяет вопиющего расслоения в обществе, но демагогически его маскирует.

Раньше существовал культ поэта, художника, гения. Сегодня это выродилось в фанатские сообщества, караулящие рок-звезду на ступенях отеля. Посредственность отстояла право не знать, не читать, не изучать — и при этом чувствовать себя сверхполноценно.

Нужно этот культ вернуть, на ваш взгляд?

Нужно поднимать статус культуры. Возвращаться к ситуации, когда не прочесть важную, сложную книгу стыдно. Сегодня такой вот Женечка декларирует: книга плохая, потому что она не понравилась мне. А может, это он не понравился книге? Технически та проза, которая создается сегодня, серьезно выше позднесоветской: по проблематике, по приемам, по уровню письма. Но социальный статус автора близок к нулю. В советское время существовала цензура, существовала карательная медицина, и мы все про это помним. Но литература была важным делом, писатель был значимой фигурой. Рабочий у станка, как ему ни твердили, что он гегемон, разницу между собой и автором книги всегда ощущал. И куратор, то есть администратор, благоразумно держался на заднем плане. Все дело в государственной культурной политике. Ее сейчас практически нет. Мы с вами за этим столиком проблему точно не решим, но говорить о ее существовании нужно.

С вашим Женечкой все более-менее понятно, а главный герой романа, спортсмен Олег Ведерников, откуда пришел? 

В какой-то степени, это моя личная судьба. В молодости я занималась лыжными гонками — была кандидатом в мастера спорта и бегала на мастера. Детство было такое же, как у моего героя: тренировки, сборы, соревнования. Главный человек — тренер, главная конструкция жизни — режим. А потом случилась глупая травма. На трассе оказался незапланированный пенек. И вся жизнь пошла насмарку, все годы трудов. Я тогда оказалась в абсолютной пустоте. И теперь, видимо, пришло время выписать драму, которую когда-то сама пережила.

А как вы понимаете, что пришло время? Как обычно зарождается роман?

У писателя в голове, как в стиральной машине, все время крутятся десятки идей. Они вступают между собой в какие-то химические взаимодействия, сталкиваются, конфликтуют, перемешиваются. Толчком к началу романа может быть подслушанный разговор, какой-то визуальный образ, внутренний спор с другим автором. Идея прозы может возникнуть из любого сора. Роман появляется тогда, когда воедино сливаются две истории. Например, есть история про развод жены и мужа. И есть история про мать, которая заедает жизнь своей дочери. А роман возникает тогда, когда писатель осознает: дочь из одной истории — это жена из другой истории. Роман — живой организм, как все живое, он начинается со слияния двух клеток. Произошло слияние — и началось деление, пошел рост. Иногда бывает, что историю из жизни оплодотворяет классический сюжет литературы. К примеру, вспомним Ромео и Джульетту и представим, что они уже пожилые люди, а их дети находятся в непримиримой вражде. Вот уже новая история с другими красками.

Перед «Прыжком в длину» у вас семь лет ничего не издавалось. Почему такой долгий перерыв?

Сперва я писала другой роман, его рабочее название «2050». Но рукопись пришлось отложить. Там рассказывалось — а работать над ним я начала еще в 2010-м — об изоляции России от остального мира и мучительном выходе из этой изоляции с большими потерями. Потом вдруг началось: Майдан, Крым, санкции. Писать мою историю без учета этих событий стало невозможно. Роман пришлось переосмысливать. И тогда на первый план вышел «Прыжок в длину» — работа над ним заняла три года.

А что с «2050»?

Он будет серьезно переписываться. Некоторые гипотезы пришлось изменить, другие корректируются. Я его задумала как очень масштабную вещь, там еще много работы. Будет следующим.

«Прыжок в длину» продается уже несколько месяцев. Вы довольны его читательской судьбой?

Читательская судьба романа может выражаться только в тиражах — читатель иначе не голосует. Критики, которых я уважаю, отзываются о романе хорошо, я этому рада. Так что в целом начало неплохое. Хотя обычно я говорю своим слушателям на литературных курсах: «Запомните — закончился роман, начались неприятности». Особенно, если на горизонте появляется критик-киллер. А таких немало.

Это кто такой — критик-киллер?

Цель критика-киллера — не оценка книги и вообще не литература, цель — он сам. Чего он хочет достичь? Во-первых, «эффекта Моськи»: на слона полаешь, и тебя считают сильным. Во-вторых, он тешит свое, какое ни на есть, авторское самолюбие. Некоторые, надо отдать им должное, умеют красиво ругаться. Но они способны ощутить удовольствие от написанного слова, только когда кого-то разносят. Сознательно или бессознательно, критик-киллер использует манипулятивные техники. Например, выдирает одну фразу из контекста и утверждает: «У этого автора всегда так!» Слово «всегда» — типичная метка манипулятора. Когда автор получает подобную рецензию, он перед ней практически беспомощен. Он стоит под ударом и ничего не может сделать. И тут нельзя отругиваться, а нужно понять: это вообще не про литературу. Текст критика-киллера прежде всего о себе, любимом. И книга, которую он якобы анализирует, — только повод.

Приходилось сталкиваться?

Помню, например, такое название рецензии: «Славникова, уменьшенная до размеров Славниковой». Лихое, якобы остроумное, якобы что-то значит. Наверное, что Славникова — раздутое имя, а ее проза ниже среднего. Раньше я огорчалась, когда читала такое. Наверное, сохранялись представления о профессиональной порядочности, обязательной для критического цеха. Сейчас воспринимаю подобное как курьез.

Что вы еще замечаете в современной литературной критике?

Критика свелась к рекомендательному сервису: вот вам десять книг от Марьи Ивановны, а вот пять книг сентября. Почти нет аналитической критики, которая описывала бы явления, тенденции, выходящие за пределы одного текста. Белинские в отечественной словесности чахнут на корню. А почему? Потому что серьезный критик сейчас еще в худшем положении, чем писатель. Он вообще никто сегодня. Единственная площадка для него — толстые литературные журналы. А журналы эти на грани выживания — или уже за гранью. Есть еще формат: литературная эссеистика. У некоторых авторов особый дар — говоря о книгах, одновременно говорить с читателем о философии, о жизни, в том числе и о самом читателе. Это штучная работа. Хорошая эссеистика стоит хорошей романистики.

А из писателей на кого вы обращаете внимание?

Я современную литературу читаю активно. Например, с большой симпатией отношусь к Евгению Водолазкину. Его «Лавр» — соединение несоединимого на лексическом уровне: певучие архаизмы и узнаваемо сегодняшний речевой поток. Своего рода стилистический контрастный душ: освежает восприятие слова как такового. Я уважаю Водолазкина еще и за смелость, с какой он отказался повторять свой успех, не стал писать «Лавр-2», но в романе «Авиатор» ушел в другую стилистику, в другой жанр. И снова выиграл. Большой радостью для меня стало появление в литературе Сергея Самсонова. Последний его роман «Соколиный рубеж» — про летчиков-асов Великой Отечественной. Поразительно живописны описания воздушных боев: так пресуществлять техническое в художественное может только большой талант. Недавно вышел сборник рассказов Майи Кучерской «Плач по уехавшей учительнице рисования»: еще раз доказано, что Кучерская — новеллист от Бога. Ну, и нельзя обойти вниманием новый роман Дмитрия Быкова «Июнь». Несмотря на слишком выпирающую концепцию «беременности войной», роман содержит изящные, пластичные сцены, острые сюжетные повороты. Вообще, Быков бывает сильнее, слабее, искренне или завиральнее — но никогда не бывает скучным. Можно было бы еще добавить в мой лист десяток авторов. Всякому успеху коллег я радуюсь, это укрепляет мою веру в существование литературы.

Сейчас вы занимаетесь литературным коучингом. Что это такое?

Как правило, ко мне приходят люди, у которых уже есть замысел романа, написаны некоторые главы. И мы начинаем «играть в мяч»: обмениваемся идеями, из которых выкристаллизовываются основные нервные узлы текста, главные сюжетные повороты. Обсуждаем героев. Выстраиваем связи между персонажами и вешаем ружья, которые выстрелят в последних главах. Вообще, нужно понимать важную вещь: тот человек, который начинает писать роман — он этого романа написать еще не может. Только в процессе работы он становится тем, кто сможет роман осуществить и закончить. Происходит трансформация автора, он дорастает до себя самого. Я помогаю этому росту, всякий раз по-разному.

Вы замечаете какие-то ошибки, страхи — общие для начинающих авторов?

Пожалуй, вижу только одну общую ошибку. Начинающий автор недооценивает тот объем труда, который нужен, чтобы написать прозаическую крупную форму. Ему кажется, что на это уйдет несколько месяцев, а выясняется — как минимум год. Он вдруг понимает, какой это колоссальный труд. Но, войдя в процесс, осознает, что без этого уже не мыслит жизни. Он готов жертвовать чем угодно: шашлыком, пикником, но только не этим. Он «подсаживается на иглу». Писатель, пусть он оскорбительно нищ и социально ничтожен, все-таки получает такие ощущения, которые ничем другим не даются. Когда хоть раз озарит, когда почувствуешь власть над словом, над пространством романа, — уже не захочешь ни с кем меняться судьбой.

С Ольгой Славниковой беседовала Арина Буковская

Источник: literaturno.com