Нина Щербак о своей новой книге рассказов «Эйфория и тени»

Нина Щербак – доцент СПбГУ, писатель, сценарист, о своей новой книге, различии культур, о том, насколько сложен человек. Как он раним. О любви, нелюбви, мечтах, надеждах, характерах.

О чем Ваша новая книга рассказов?

Моя новая книга рассказов «Эйфория и тени» посвящена разным героям и их взаимоотношениям, героям Крейслеру, Критскому, Марианне, их проекциям и взглядам на современный мир.

У героев есть прототипы?

Нет. Я бы так не сказала. Вот русский классик Антон Чехов, например, славился тем, что «без зазрения совести», описывал своих героев прямо из жизни, при этом, даже не менял их профессии в текстах. Поэтому реальные люди обижались на него смертельно. Я это всегда помню, поэтому, герои мои это - все-таки - плод фантазии. Но – как бы это сказать – не всегда моей!

Так, о чем Ваша книга?

Многие литературоведы пишут, что литература – всегда симптоматична. Это о взаимодействии людей, о том, что они не всегда такие, как кажутся, с первого взгляда. О том, насколько сложен человек. Как он раним. О любви, нелюбви, мечтах, надеждах, характерах.

И о стиле. Я мечтаю научиться писать разными стилями. Почувствовать разные варианты повествования. Рассказы, которые пишутся, в общем-то - для себя, чтобы что-то понять, осознать, почувствовать стиль и перо другого писателя, если это подражание.

Впрочем, я всегда рада, когда рассказы нравятся кому-то еще. Мне они обычно не очень нравятся.

Много иностранных имен в Ваших рассказах.

Да. Я училась и работала в Великобритании, большая часть моей жизни прошла именно там. Я билингва, то есть английский для меня почти родной. Я всю жизнь читала лекции о культуре Великобритании и США в Университете, поэтому меня очень волнуют взаимоотношения культур России и других стран.

Культуры разные?

Очень разные. И очень мало друг другу в общем-то известно об этой разнице. Даже в отношении писателя Владимира Набокова, пишут критики, что его англоязычные романы совершенно не понятны русскому читателю, и наоборот. Именно поэтому Набоков переводит «Евгения Онегина» Пушкина, в прозе, с комментариями, которые были длиннее, чем сам текст раза в три. Чтобы объяснить американскую читателю эти реалии, показать разницу традиций, не навредить при восприятии другой культуры. Часто журналистика уводит нас в страну обмана, и мы не совсем понимаем, о чем идет речь.

Например?

Например, это касается возрождения ценностей в России, возвращения к семейным ценностям, к Христианской культуре. Это важнейший этап развития. Есть разница между понятием женщина-мать и гейша? Колоссальная! Если разница уничтожается, уничтожается все. Нет основы жизни.

Я всегда говорю, что, если бы меня отвели в церковь в 20 лет, я была бы намного более счастливым человеком. Христианское воспитание меняет отношение к жизни. У человека появляется надежда, крылья, радость. Уходит пустое и наносное. Человек живет не только для материального благополучия.

Наше недавнее прошлое, к сожалению, было во многом определено этими материальными ценностями, как это было и есть на Западе. Радость от материальных благ совершенно претит Христианской культуре. Это одна из ловушек, научить человека радоваться вещам, одежде, еде, социальным статусам, реализации только своих желаний. Это приводит к тому, что человек, особенно молодой человек, становится от них зависим. Поэтому возвращение к ценностям другого плана – это спасение молодого человека.

Разве на Западе все по-другому?

На Западе человеку дается очень большой спектр дозволенности и выбора. Начиная от образования в Англии Англиканской церкви, когда Генрих VIII развелся и женился второй раз на Анне Болейн, произошел отход от Рима и католической церкви. И стали разрешать. Разрешать чуть-чуть «облегчать» Евангелие. Но, как Вы понимаете, закон-то не человеком написан! А переписывал его человек! Чтобы было как бы легче. На самом деле, легче-то не надо именно для пользы человека! Все мне позволено, но не все полезно!

Воспитание женщины, на Западе, это воспитание не только матери и счастливой жены, это, все-таки, целенаправленный акцент на самореализации и развитии. В этом и есть признак западной цивилизации. Разве нет? Как говорил один американский профессор: «Если Вы хотите, чтобы сократилось население, дайте женщине два высших образования». Это как бы иногда и неплохо … Но… Лицезрев все это в течение всей своей жизни, с величайшей радостью теперь я восхищаюсь счастливыми семьями, в которых строгая иерархия, от бабушки до внука, где царит любовь и поддержка нескольких поколений. Эта общность – дань традиции прошлого, без такого усиленного внимания к индивидуальности. Эта общность – обеды вместе за одним столом, ритуалы, уважение, терпение.

А на Западе?

На Западе, конечно, очень по-разному. Есть традиционные семьи, особенно если они представляют собой этническую смесь, но все равно тенденция наблюдается - к определенного рода изоляции, не от людей даже, а от этой постоянной общности, «бок о бок». Есть даже термин together apart. Когда вы вместе, но – на выходные. Или – в отпуске. Так меньше стресса, меньше выяснения отношений.

Это касается и домов престарелых. Хороший дом, для самых уважающих себя людей – это лучшие условия для ваших родственников. Но ведь условия - это не любовь! Человек пожилой в таком дорогом доме умирает не потому, что ему помощь не оказывается, а потому что там нет той любви, которую может дать семья. Поэтому и говорят – семья учит нас любить.

В западной культуре a priori – есть право на свои желания. Сегодня я дерево, а завтра я имею выходной! Конечно, я утрирую. Индивидуализм в общем-то сложное понятие. Оно включает не только эгоизм, но и интерес к мельчайшим деталям человеческой личности. Включая желания, травмы, собственный опыт. В общем-то это может быть и неплохая вещь. Но ее отрицательной стороной становится излишняя концентрация на себе и на личных особенностях. Важно не чем вы угощаете других, а что я выберу сегодня на обед сама!

Но, как я уже сказала, полное игнорирование этих особенностей, уравнивание всего, нежелание видеть эти особенности, практика XIX века, и она опасна. Так было в Англии в Викторианскую эпоху. Эпоху двойных стандартов.

То есть в Англии тоже любят семьи?

Такие семьи, в которых я жила, - да. Семья мистера Темпла, чья дочь была лидером Коммунистической партии Великобритании, а сын, Джулиан, известный режиссер. Они поддерживали семейные узы, хотя это очень сложно. Огромное поместье в Сомерсете, куда все съезжались. Когда Джулиан женился, то его отец, мистер Темпл, ярый коммунист, сказал: «Для меня прийти на свадьбу в цилиндре – проблема!» А отец Аманды, будущей жены, аристократических кровей, ответил: «А для меня будет проблемой прийти без цилиндра!»

Русские заграницей?

Сейчас не берусь говорить, все-таки я жила и работала в Англии достаточно давно…. Русские заграницей – это особая категория людей. Я даже когда-то писала статью о русских нелегалах в Англии. И тех, кого я интервьюировала, говорили страшную фразу «Убьют за фунт!» Их психология не то, чтобы меняется, но - искажается. И здесь все зависит от того, в какую среду вы попадаете, как Вы умете ладить, насколько вам повезло.

Меня крестили во Франции родственники Пушкина по линии старшего сына Александра. Поэтому я часто жила там, в Париже, у своих крестных. Эмигранты первой волны очень тосковали по России, они ее очень любили. Они не хотели ее терять. Помню те мои друзья, знакомые, у которых я жила, всегда ставили мне церковную музыку на ночь, Божественную литургию. Знаете, они клали меня под иконы, благословляли, «храни тебя Бог»! Это было по-настоящему духовное общение. Не зря Павел Флоренский, русский богослов, пишет, что общение - это не слова, люди общаются на другом, духовном уровне!

В каждом русском доме в Париже висел портрет Николая Второго. Священника, который меня крестил, отца Николая Солдатенкова (известная московская семья), знает вся парижская епархия, включая церковь на Дарю, куда я всегда хожу. Отец Николай приезжал часто в Россию, основал здесь церковь на Васильевском острове, морскую, подарил ей огромный крест Фаберже.

Инна Михайловна Бразоль, которая жила в Париже, мать моего крестного отца, всегда цитировала стихотворение Тютчева, «умом Россию – не понять, аршином общим - не измерить, у ней – особенная стать, в Россию можно только верить». 

Но это была старая эмиграция. Первая волна. Как Ирина Одоевцева, которая, прожив в Париже всю свою жизнь, взяла и вернулась домой, в Россию, в возрасте 90 лет. О чем секретарь Ивана Бунина сказал: «Одоевцева едет! Ай, да девка! Молодец»! Это эмиграция, которая Россию помнила и любила, до боли. Они очень много претерпели от французов и местных правительств, у них не было паспортов, они работали таксистами, бедствовали. Георгий Иванов и Ирина Одоевцева, знаменитые поэты серебряного века, оказались в старческом доме в возрасте 50 лет. Так рано! Кроме Феликса Юсупова, который вывез драгоценности, и, может быть, Зинаиды Гиппиус, у которой была квартира, русские там бедствовали.

Они воспитали во мне безудержную любовь к Родине, понимание, насколько она важна в жизни человека. Натерпевшись сами, мне они рассказывали всегда о России все самое трепетное, дорогое, важное.

Когда я жила в Англии, с русскими, кстати, я почти не общалась. До Англии доехало меньше народу. Русские держались друг от друга на расстоянии. Может быть, так было проще. Может быть, конечно, все зависело от достатка и социального слоя. Но влиться в другую страну всегда – очень сложно. Я, например, работала в Университете в Англии, занимала очень престижное положение, почти дипломатическое. Но в силу характера, пыталась узнать больше. Поэтому работала в русскоязычной газете в Лондоне, очень небольшой, где главный редактор был бывшим редактором «Московского комсомольца», эмигрантом! Представляете себе? Почти желтая пресса! Вот, он раскрыл для меня другой спектр заграничной жизни. Не понимая классических и приличных устоев, учил меня, что хороший заголовок это не что-то интеллектуальное или доброе, а, например, фраза «Вчера Ванесса Редгрейв назвала всех русских…» - и дальше колкая фраза. И такая газета ставила своей целью закладывать ценностные характеристики у своих читателей.

То есть вывод. Вливание в другое общество, особенно если это на постоянной основе – болезненный процесс. Возникает так называемый комплекс компенсаторный нелюбви. Если человек оставил что-то за спиной, пошел внутренне против чего-то, особенно из-за материальных соображений, он потом себя же оправдывает. Находит причины критиковать прошлое. Возникают в его сознании избранные исторические факты – которые приводятся для того, чтобы как-то объяснить самому себе свой переезд.

Я никогда не хотела жить заграницей. Тех лет было достаточно! Я всегда стремилась домой. В одном из интервью, мне даже очень известный бизнесмен в Лондоне сказал: «Счастливая! Домой едешь!»

Известный певец Дмитрий Хворостовский пел в городе Шеффилде, где я работала – для маленькой аудитории, и даже давал мне интервью. Это все было скромно, камерно, почти по-деревенски, провинциально. А дома ему рукоплескали потом огромные концертные залы на всю страну. Не просто разница – пропасть!

В западной критике это называется постколониальная теория. Тот образ, который рождается на стыке культур. Человек и одна страна пребывания, человек и другая страна пребывания. Как разрешить противоречия?

Вы хотите сказать…

Я хочу сказать, многие находятся в других странах по материальным причинам. Многие не понимают того спектра возможностей, которые открыты дома. Не понимают тех сломов, которые наступают, если Вы живете в другой стране.

Переехавшие в Англию, многие очень страдали. Найти себя в другой стране очень сложный процесс. Вы автоматически падаете на десять ступеней вниз, если Вы только не дипломат. И если кому-то удается все-таки подняться, наступает огромное количество компенсаторных элементов. Либо человек доказывает, что его условия проживания самые лучшие в мире, либо самоутверждается. Объективной или адекватной картины вы не получаете.

А писатели?

А писатели, такие как Хемингуэй, например, (писала о нем книгу), запросто меняли место проживания. Америка, Испания, Франция, под конец жизни – Куба, где была плотоническая и очень сильная любовь. Четыре жены. Яркая биография, совершенно другого времени. Войны, журналистика. Страшная смерть. Знаете, на Хемингуэе можно учиться, каким было мировое прошлое. Там даже тексты жили страшной непростой жизнью. Роман «Праздник, который всегда с тобой» - книга о художниках, музыкантах, о довоенном Париже. Его издала четвертая жена Мэри Уэлш, а потом, через назначенный срок, открыли архив Кеннеди, и раз – сын второй жены, Полины Пфайффер взял и переставил главы в «Празднике», оспорил интерпретацию четвертой жены. Сослался на то, что Мэри Уэлш, четвертая жена, опубликовала «Праздник» словно «в свою пользу». То есть тексты они и хранят память, и создают имидж.

Тексты?

Да. Текст - это не человек, но тексты создают наш портрет. Создаются коллективные, институциональные портреты, которые – все равно - конструкт. Для того, чтобы найти самого человека, нужно его долго изучать, интересоваться, видеть проекции, верить в него, и, главное – любить. Каждый человек очень индивидуален. Но воспитывает его лучше всего все равно семья!