Дина Рубина: Не люблю в литературе «дамские привязанности»

Писательница Дина Рубина. Составила список книг которые повлияли на ее жизнь. О том, почему именно эти произведения вошли в ее список, Дина Рубина рассказала в интервью Кларисе Пульсон.

Писательница Дина Рубина. Составила список книг которые повлияли на ее жизнь. Ознакомиться со списком можно здесь. О том, почему именно эти произведения вошли в ее список, Дина Рубина рассказала в интервью Кларисе Пульсон. 

- Первая в списке – совершенно мальчиковая книга: мустанги, следопыты, плантаторы, прерии... 

Дина Рубина: Хочу оговориться - это первое, что пришло в голову. И нет желания его менять, потому что, если именно это пришло в голову, значит, на ту минуту так оно и было нужно. Очень много читала примерно лет до 18. Огромное количество книг. Поглотила чуть не всю мировую литературу, не переварив ее тогдашними своими мозгами. Сейчас сталкиваюсь с ужасным фактом: иногда вдруг обнаруживаю, что ни черта не помню из Бальзака, например (хотя прочитала всего его, как и Диккенса). 

- Образы, эмоции в памяти остались. Должны были остаться.

Дина Рубина: Расплывчатые. А вот содержание «Всадника без головы» отлично помню, хотя специально не перечитываю. Чтобы не разочароваться. Эта книга дала то, что мне в тот момент было необходимо. Там есть главное - романтический герой, по образу которого впоследствии были созданы некоторые мои персонажи. И у меня навсегда осталась тоска по такому герою. Вообще в русской литературе настоящих романтических героев - раз-два и обчелся. 

- Зато у нас толпы рефлексирующих романтиков.

Дина Рубина: Романтический герой - не тот, кто слюни пускает и стихи сочиняет. Он мужик, сильный, надежный. 

- Печорин…? 

Дина Рубина: Ну, надежного-то в Печорине маловато, хотя мужское начало выражено довольно сильно. Кстати, упомянула ли я «Героя нашего времени»? 

- Нет. 

Дина Рубина: Бог ты мой! Это же моё любимое с юности! Так вот «Всадник без головы» - романтический герой, романтическая любовь, без слюней. Исключительно жесткие ситуации, в которых герой исключительно по-мужски себя ведет. Мустангер Морис Джеральд - образ, который согревал меня на протяжении всего подросткового периода. Кроме того, это был (подсознательно, подспудно), какой-то очень хороший, правильный урок для писателя. Я ведь пишу чуть ли не со средней группы детского сада. Писала всегда, сколько себя помню. Так вот, благодаря «Всаднику…» я поняла очень важную штуку: внимание читателя необходимо держать в кулаке для того, чтобы иметь возможность попутно высказаться в тексте по любому поводу. О. Генри утверждал: мастерство писателя в том, чтобы держать внимание читателя столько, сколько тебе требуется на то, чтобы высказать все, что пришло тебе на ум. Как это делается? К примеру, отрезаешь голову одному из героев (которого не очень жалко), сажаешь на лошадь и пускаешь его скакать по прерии. Внимание потрясенного читателя, завороженного, испуганного - в полной твоей власти, и всадник без головы так и будет скакать по прерии, пока не разрешатся все любовные, психологические и даже политические линии романа. Я и сейчас восхищена мастерством, с которым создан этот сюжет. И еще. Я прочла эту книгу лет в восемь - очень правильный возраст. Потому что, например, книги Александра Грина я прочитала лет в 13-14, и даже «Бегущая…» мне показалась ерундой. А надо было читать её на пару лет раньше. 

- Кто руководил чтением?

Дина Рубина: Никто. В доме стояли собрания сочинений - Толстой, Тургенев, Горький, Чехов... Первым был Чехов, причем, начиная с писем. 

- "Дорога уходит в даль" – семейная сага для подростков, вроде, и не на слуху, но в Интернете подростки её обсуждают. Даже цитаты гуляют: «По дороге на костер смотри себе под ноги – не толкни старую женщину, не урони на землю ребенка, не отдави лапу собак». 

Дина Рубина: Очень нежная, ироничная, я бы сказала – пылкая книга для юношества. Там покоряет обаятельная домашняя атмосфера одной замечательной семьи. В общем-то, это – роман взросления, восторженного принятия революции, борьбы за справедливость. Кроме того, это ведь история реальной семьи. В детстве мне было почему-то очень важно, чтобы «взаправду». Помните, у Набокова: читатель, как ребенок, спрашивает - а это правда было? Многим читателям кажется, что ценность образа придуманного гораздо ниже, чем перенесенного на бумагу из жизни. 

- У нас дальше «весь Конан Дойль». 

Дина Рубина: «Затерянный мир», «Марракотова бездна» - великолепные книги, завораживающие! Недавно перечитывала - очень хорошо, очень крепко сработано. Кроме того, Конан Дойль создал уникальный образ Шерлока Холмса! А доктор Ватсон? Замечательный урок для писателя - как создается вспомогательная фигура, которая позволяет герою высказаться по всем темам, продемонстрировать свой характер, свои мысли, свои принципы, свои чудачества. 

- Они как два клоуна – рыжий и белый, работают на контрасте. 

Дина Рубина: Да этот Ватсон - просто груша для битья. Он ровным счетом ничего не делает в расследованиях. Впоследствии это учел Рекс Стаут, когда создавал пару: Ниро Вульф и Арчи Гудвин. У него в романах Гудвин - человек действия. 

- С одним Холмсом было бы скучно. 

Дина Рубина: Конечно! Создав тандем, Конан Дойль совершил «детективную революцию». Ужасно люблю Конан Дойля. В детстве мы с друзьями переписывались азбукой пляшущих человечков…. Неужели я забыла Дюма?! 

- Опять мальчиковое. 

Дина Рубина: А я вообще не люблю в литературе «дамские привязанности»… Дюма, четыре друга, их взаимоотношения, их самоотверженность, взаимопомощь, - мне кажется, все это очень воспитывает этический кодекс ребенка.  Я всегда была Атосом. Никакого д’Артаньяна, он выскочка. Портос - болван. Арамис, все-таки, тип коварный. А вот благородный и сумрачный Атос, с тайной раной в сердце… Человек, у которого не дрогнула рука повесить изменницу…Это сильный образ. Герой моего нового романа «Русская канарейка» - тоже человек способный убить голыми руками… 

- Женщину?! 

Дина Рубина: В том числе и женщину, почему бы нет? 

- Какие Вы, авторы, жестокие… 

Дина Рубина: Это наша профессия. 

- Чехов – именно письма? 

Дина Рубина: Это главное событие в моей жизни писательской. Дело в том, что Чехов стоял достаточно близко, на третьей полке книжного шкафа. Дотянуться и легко снять можно было последние тома 11 и 12, - в них как раз были письма. И там я сразу же наткнулась на письмо к Лике Мизиновой: «Кукуруза души моей! Завидую вашим старым сапогам, которые ежедневно видят Вас». Все. Я попала, запала… Сначала читала только письма к Лике, они самые забавные. Потом письма к Левитану - «крокодил-Левитан». Дальше меня просто затянуло…Так и держит в своей власти интонация писателя. Это невероятная школа порядочности, ума, сдержанности, человеческого достоинства. И в итоге - великолепного писательского стиля. За фасадом просто писем кроется пронзительное - «Мисюсь, где ты?», поразительное умение переключить регистр с одной тональности на другую. 

- Даже если бы он не написал рассказы, одни письма сделали бы его Чеховым? 

Дина Рубина: Я не знаю, сделали бы они его Чеховым, но меня сделали истинным фанатом Чехова на всю жизнь. 

- Ну и в школе проходили. 

Дина Рубина: Что мы там проходили… мне всегда было плевать на школу. Большое чудо, что я ее окончила. Вернее не чудо, поскольку я окончила специальную музыкальную школу при консерватории и училась хорошо по всем специальным дисциплинам, поэтому меня терпели. Кроме всего прочего, уже в 10 классе я опубликовалась в журнале «Юность», значит не совершенно пропащая личность. В 9 классе я устраивала чтения рассказов Чехова. Читала наизусть, в то время была бешеная память. Но дело не в этом. Дело в том, что Чехов – неисчерпаемый колодезь. Он и сейчас неисчерпаем для меня. Я все время его читаю. Особенно когда мне очень плохо… 

- Только письма? 

Дина Рубина: Письма могу перечитывать, но мне их и перечитывать нечего, их знаю чуть ли не наизусть. Рассказы его, повести я перечитываю обязательно, в зависимости от того, к чему тянется душа. 

- Что чаще? 

Дина Рубина: «Черного монаха». Великолепный рассказ «Невеста», его почему-то мало кто знает и вспоминает. «…в телеграмме сообщалось, что вчера утром в Саратове от чахотки скончался Александр Тимофеевич, или попросту Саша». Слышите, какая удивительная музыка во фразе. Музыка, в которую перелилась личность. Редко у кого из писателей так получается. Часто в произведение переходит, точнее, обязательно переходит личность писателя, но не на уровне интонаций. На уровне идей, мыслей, на уровне какой-то энергии повествования. А тут короткая фраза, в которой ты слышишь голос, просто авторский голос. 

- И ни слова о пьесах. 

Дина Рубина: Боюсь, я несколько ущербна в области драматургии. 

- И читать, и смотреть? 

Дина Рубина: На уровне «смотреть», на уровне «читать». Мне неинтересно всё, где отсутствует авторская речь, авторская интонация. Реплики героев, сюжет, атмосфера пьесы - всегда полигон для самовыражения режиссера. А в прозе - на пространстве бумаги хозяйка я. Точка. 

- Абсолютная авторская диктатура. 

Дина Рубина: Все мое. Только что, например, начались съемки фильма в Питере по моему роману «Синдром Петрушки». В главных ролях мои любимые актеры: Евгений Миронов и Чулпан Хаматова. У меня нет сомнений, что они сыграют блистательно. И режиссер, Елена Хазанова, очень талантлива. Спрашивается, почему они снимают в Питере? Потому что деньги на фильм дала Россия, и продюсеры потребовали, чтобы в действие фильма проходило именно в России. Но это уже другая история, другой роман. Для Питера я бы избрала совсем другую интонацию, других героев. Я выбирала кукольные города, поскольку речь шла о кукольнике. И вдруг Питер. Питер замечательный город. Я очень люблю Питер. Но он не кукольный город! Значит, фильм будет уже о другом, это не будет уже мое. 

- Я поняла. Вы  - только не обижайтесь - эгоист. 

Дина Рубина: Эгоцентрик. Не умею работать в группе. Не представляю, как работали Ильф и Петров, братья Гонкуры… 

- Ну, братьям, может, полегче… 

Дина Рубина: Братьям полегче - они могут послать друг друга подальше… 

- Бунин. 

Дина Рубина: Бунин – уже взрослое увлечение. Читала и в юности, конечно, но позже пришло четкое понимание, что имеешь дело с потрясающим стилистом. Это его отстраненность от героев, великолепный русский язык: суховатый, великолепный, сдержанный русский язык. 
 
- Бунин среди любимых писателей встречается часто, Куприна нет. 

Дина Рубина: Они не соизмеримы по писательскому мастерству. Несоизмеримы. У Куприна есть несколько очень хороших вещей. Кроме того, у меня с Куприным есть отчетливый личный момент. Именно Куприн, которого я любила и чтила, выгнал меня из России. 

- ??? 

Дина Рубина: Его письмо к издателю Батюшкову, расклеенное «патриотами» на остановках … Сейчас я понимаю, что это было письмо подвыпившего человека, который имел право выражать свое мнение в частном порядке. Куприн, автор «Гамбринуса» и «Суламифи», писал о засилье евреев в русской литературе: «…и не подпускайте вы их, ради бога, к русской литературе, они обсосут ее и не заметят». В тот момент я поняла, что не могу в этом пространстве больше жить - и уехала. Кстати, недавно в письмах Чехова наткнулась: «просить у него в долг все равно, что просить у жида…». И ничего, проскочила. Почему-то именно Куприн меня как-то особенно остро задел за живое.  Может потому, что в письмах Чехова есть огромное количество случаев заступничества и просьб за коллег-евреев, попытки пристроить, облегчить…Не говоря уже о его четкой и непримиримой позиции в деле Бейлиса, и в деле Дрейфуса... Понимаете, какая штука - сейчас я уже знаю: человек имеет право на какие угодно свои фобии. Живя в своей стране, видя изо дня в день лицо своего народа - очень разное, я гораздо спокойнее, абсолютно хладнокровно отношусь к любому проявлению антипатий… Возвращаемся к Бунину. Он гораздо более рельефен, глубок, более, чем Чехов, остранен. 

- "Легкое дыхание". 

Дина Рубина: Да. Истинное мастерство составления слов… Читая Чехова, даже не видишь, как эти слова сделаны, не видишь, как они спаиваются. У Бунина - видишь. Не видишь, как это сделано, но видишь, что сделано. У Чехова ты погружаешься в стихию события, и это огромная жизнь, которая на тебя катится. Возьмите рассказ «Тоска». Разве ты смотришь, как там сочленяются слова? Никогда. А Бунин, да, Бунин – восхищение и понимание того, что это мастерство. 

- Проза и стихи Цветаевой. Для женщины-поэта возможен женский род?  

Дина Рубина: Она – не женщина. Ни в прозе, ни в стихах. Амазонка, наездница. Знаете, наездницы-женщины не бывают со слабыми руками. Все делается твердой рукой. Строка. Знаки в строке. Что тоже очень важно – прочитайте ее эссе, одни эти стремительные тире, которыми она пересыпает, ведет, как бы уходит по строке вперед и дальше… Какая-то совершенно невероятная, порывистая, ветряная интонация.  

- У Вас есть любимый знак препинания? 

Дина Рубина: Запятая и тире. 

- Пауза? 

Дина Рубина: Это цезура, вдох. Я музыкант по образованию. Это не только пауза, это чуть больше, чем пауза. У меня есть несколько разных пауз. Во-первых, это тире. Во-вторых, это точка с запятой. И совершенно замечательный знак – запятая с тире. Ведя читателя, подвожу его к арке в дальнейшее действие и - делаю приглашающий жест: «А теперь туда». Для меня это очень важный знак по интонации. Вот Цветаева – это могучий ветер во всех строках, совершенное бесстрашие стиля, бесстрашие мысли, открытость небу. Это открытая грудь - как грудь моряка, которая готова принять любые брызги шторма, любой вал девятый. Цветаева – это бесстрашие. Это стилистическое бесстрашие, бесстрашие умственное, бесстрашие судьбы. Это вообще моя героиня – Цветаева. 

- После Цветаевой – Мандельштам. 

Дина Рубина: Это не после, это вместе. С одной только разницей - Мандельштама сейчас перечитываю гораздо чаще. Проза Мандельштама мне гораздо ближе, чем проза Цветаевой. Его проза - как чистый горный воздух. 

- Есть ощущение, что он, как великое вино, год от года всё значительнее. 

Дина Рубина: Согласна. Он в литературе вообще фигура для меня более значительная. Почему? Он более классичен. Там такой мощный бэкграунд судьбы – и происхождения, и образования, и интеллекта. Прозаик, мне кажется, обязательно должен читать его поэзию. О прозе не говорю, она великолепна. «Данте» перечитываю все время. И «Армению».  

- Самое время вспомнить Лермонтова. 

Дина Рубина: Лермонтов – это 7-8 класс.

- И навсегда? 

Дина Рубина: Поэзия, - да, но не «Герой нашего времени». Хотя… поэзия у него во всём. Отдельный разговор – о поэзии в романсах на стихотворения Лермонтова. Я ее особенно остро чувствую, потому что пела в школьном хоре. «Выхожу один я на дорогу…» Горло до сих пор перехватывает. В моем новом романе мальчик поет в хоре «Ночевала тучка золотая…». Апогей чистого неприкаянного одиночества. Лермонтов – еще и фигура чрезвычайно романтическая. Я это слово не в качестве определения характера или особенностей сюжета.  Романтизм для меня – наличие чувств, средоточие чувств, бесстрашие чувств. 

- Высоких чувств? 

Дина Рубина: Не обязательно высоких. Ревность – тоже романтизм Чувство ненависти – тоже романтизм. 

- Отелло – романтик? 

Дина Рубина: Конечно, чистый романтик. Только романтик может задушить свою возлюбленную. Только не делайте анекдот из этой фразы. Я говорю о накале чувств, о неспособности эти чувства удержать. Лермонтов – романтизм безусловный. Человек, который относился к себе, к окружающему миру со страшной горечью. Несбывшийся гений. 

- Почему это «несбывшийся»?

Дина Рубина: Недосбывшийся. Как говорил мне Анатолий Георгиевич Алексин: «Если бы Лермонтов прожил хотя бы 37 лет, как Пушкин, неизвестно, кто бы у нас был Пушкиным». И, в общем, так оно и есть. В «Герое нашего времени», больше всего люблю «Тамань», она самая прозрачная. 

- Бунинская. 

Дина Рубина: Точно. Самая прозрачная по стилю. Изысканная простота и глубина. 

- Теперь у нас начинается американский период. 

Дина Рубина: Класс 9-й - как раз возраст Холдена, героя «Над пропастью во ржи». Было безрассудное погружение в образ этого мальчика, полное олицетворение себя с ним. 

- Снова романтика. 

Дина Рубина: Я вообще романтик. Загляните в любую мою книгу, там непременно любовь, страсть, профессия как страсть. Терпеть не могу холоднокровных. Сэлинджер и другие американцы оказали на меня огромное влияние, чего нельзя сказать ни о французах, ни об англичанах. Немцы вообще в стороне. Итальянцы никогда не были интересны, хотя саму Италию – искусство, страну - обожаю! Данте – да, но только Данте. Никакого Умберто Эко! А вот у Сэлинджера принимаю все небольшое наследие! Пронзительные человеческие чувства, глубоко спрятанные, которые редко выходят на поверхность. 

А еще Стейнбек с его неподражаемым юмором. «Консервный ряд», «Квартал Тортилья-флэтт» люблю и ценю пронзительное обаяние его прозы, умение передать чувство свободы человеческой личности. Там все герои маргиналы, абсолютные грешники, и в то же время, ощущается просоленная, морская свобода - свобода выбора образа жизни, подлинного человеколюбия, милосердия. Текст пронизан милосердием и горечью. А для меня эти два качества – милосердие и горечь, эти две краски  - самые важные в литературе. То, что позволяет литературе быть истинно авторской, истинно личностной. 
  
- «Свет в августе» Фолкнера особой популярностью у наших читателей не пользуется. 

Дина Рубина: Роман произвел на меня колоссальное впечатление. Поразила его мощь и бесстрашие в изображении человеческих пороков, человеческой подлости и глубочайшего человеческого одиночества. И очень хорошая литература. 

- Борхес – весь? 

Дина Рубина: Весь! Интеллектуализм чистой воды. 

- Чем отличается от Эко? 

Дина Рубина: Эко – играющий культуролог. Борхес – писатель, каждая его фраза прозрачная, ясная, я бы даже сказала, скудно простая. Это высший класс. В моей жизни был показательный эпизод, связанный с этим. В середине 80-х стали появляться рассказы одной очень модной и хорошей писательницы, не хочу называть имя, она действительно работала очень хорошо - блестяще начала, блестяще продолжала. Несколько рассказов не просто понравились  - поразили. Как изображен блик на чернильнице, как горит на солнце дужка очков – подробное искусное  выписывание, виньетки и кренделя... Я валялась на диване в совершенной депрессии: поняла, что глубоко бездарна и ни на что не способна, что надо закругляться. На пятый день слезла с дивана взяла с полки своего Чехова, открыла «Черного монаха» и прочла: «Андрей Васильич Коврин, магистр, утомился и расстроил себе нервы. Он не лечился, но как-то вскользь, за бутылкой вина, поговорил с приятелем доктором, и тот посоветовал ему провести весну и лето в деревне»…И дальше как он едет в удобной рессорной коляске. Ни тебе описания этой коляски, ни тебе какие птички пели, ни про облачка. Завороженное спокойствие простора без всяких бликов. И я вылечилась раз и навсегда. Так Борхес. Борхес меня никогда не раздражает, в отличие от Гарсиа Маркеса, например. Он просто рассказывает: такой-то был убит в харчевне ударом ножа в шею, и на следующий день его родственники, забрав его тело…и так далее… Одна история, вторая, третья - и ты понимаешь, что вырастает отстраненный, погруженный сам в себя мир. Чужой для тебя, но, в то же время драгоценный своими этими неистовыми страстями в броне, не допускающей никакого проявления чувств. Это антиромантика, герметичность. Погружаться в этот мир мне иногда необходимо, когда утомляюсь романтической пеной. Борхес - писатель на лезвии бритвы. Его стиль – лезвие бритвы. И все время помню, что это проза слепого человека. Потрясающе. 

- Когда читаете, чувствуете, что он слеп? 

Дина Рубина: Нет, не чувствую. Я это помню. Это могла бы быть проза и зрячего человека. Но это проза слепого, который когда-то был зрячим, и он вытягивает из своей слепоты необычайно яркие пятна. 

- Воспоминания о зрячести.

Дина Рубина: Да. 

- Набоков. 

Дина Рубина: О, это огромная область моей жизни. Практически весь, за исключением последнего романа «Ада», который я не смогла осилить. Ну, и к «Лолите» отношусь довольно спокойно. Для меня Набоков – это одна магма какая-то, масса. Набоков – абсолютный гений стиля, это абсолютный гений владения фразой. И великий мистификатор. Это человек с пронзительным ощущением боли, который выдавал себя за эстета - высокомерного, холодного, раздражительного. 

- Выдавал? Мы говорим об одном человеке? 

Дина Рубина: По нескольким фразам могу доказать, что их автором не может быть высокомерный эстет. «Дар», «Другие берега», «Пнин», «Защита Лужина» - все пронизаны болью. В рассказе «Знаки и символы» она становится нестерпимой. Или он описывает самоубийство: кто-то прыгнул в окно. И вдруг, когда уже все кончено, герой перешел в другую область света, последняя фраза: «И знаешь, сынок, это совсем не трудно». Кто, откуда это говорит? Кто сынок? Почему это сказано? Что это такое? Ангел с неба? И ты, читатель, остаешься потрясенный. 

- Вы за его холодностью что чувствуете? 

Дина Рубина: Кипящую страсть и боль. Есть одно его письмо, ответ приятелю на сообщение, что двоюродный брат жены Набокова Веры погиб в концентрационном лагере. И Набоков, со свойственным ему полным отсутствием толерантности, про которую сейчас так любят говорить, пишет что-то такое: ваше известие о гибели Володи, возможно, каким-то образом повлияло бы на мое отношение к немцам, к Германии. Но поскольку ненавидеть их больше, чем ненавижу я, невозможно, то это трагическое известие…и так далее. Даже в лекциях о литературе он позволял себе подобные высказывания: «Страна, где бы ты желал уничтожения всего, вплоть до последней маргаритки…» Понимаете? Какие это мощные чувства! Какой же он холодный, если умел так чувствовать! Поэтому, Набоков – очень близкий мне писатель, несмотря на то, что у нас с ним разное все. Когда работаю, когда подхожу к этапу отделывания стиля, непременно читаю Набокова. Это мой камертон. 

- Фамилией Даррелл у большинства ассоциируется с «Зоопарком в чемодане» и прочими зверюшками. 

Дина Рубина: Лоренс Даррелл был знаменитым писателем. Куда более знаменитым, чем его младший брат! Во времена гонений на Пастернака  в Советском Союзе, советские издательства ко всем знаменитым зарубежным писателям обращались с просьбой о покупке прав на переводы. Естественно обратились и к Лоренсу Дарреллу. Он ответил, что никогда не даст права переводить свои вещи там, где так травят художника. И поплатился, мы его не издавали, не переводили, и целые поколения выросли без книг Даррелла. И только лет двадцать назад издали «Александрийский квартет», который великолепен. Он восхитительно построен, ни на что не похож. По структуре это вращающийся сценический круг. Один герой, мы берем его восприятие мира, его восприятие ситуации. Оп! - сценический круг поворачивается, появляется другой герой, его восприятие тех же событий. И ситуация оказывается совсем иной! Получается множественность взглядов на одно и то же событие. Это больше, чем писательство, это виртуозная режиссура.  

- А из новенького? 

Дина Рубина: Я не читаю современную литературу. Друзья дарят, читаю, слова им говорю. В моем возрасте надо уже перечитывать, а не читать. Как говорила Рената Муха, если три года подряд читать одну и ту же книгу, вырабатывается чувство стиля.