Саша Донецкий: Водка «White Bear Cannabis»

Эта загадочная история никогда б не приключилась, если бы профессор Бормотухин не страдал многодневными запоями и не баловался с запрещенными веществами, импортируемыми внутрь через органы дыхания. К тому же в последние месяцы старик пристрастился к местной водке под названием «White Bear Cannabis» (что по русски означало «Белый медведь, конопляная»), и понятно, что это был такой прикол пиарщиков спиртового завода, но кто его знает, что они и вправду туда добавляют?

Ходили навязчивые слухи, подтверждаемые житейским опытом и статистикой психозов, что водка и в самом деле обладает неким психотропным действием, иногда просто убойным. Наутро послу употребления «конопляной» мужики ничего не помнили и сообща восстанавливали жуткие картины ночных непотребств: хорошо еще, если все оставались живы, никто никого не порезал и не забил табуреткой, а эксцессы бытовой содомии и поедания говна из унитазов можно не учитывать.

Не сказать, что Бормотухин был законченным наркоманом или горьким пропойцей, любителем дебошей и публичных скандалов. Совсем нет. Иначе как бы он преподавал политологию в университете? Следует, однако, признать, что регулярное потребление «Белого Медведя» одновременно омрачало и озаряло внутренний чердак профессора, как это бывает, когда хотят напугать маленьких детей и резко выключают верхний свет, одновременно направляя луч фонарика снизу на кошмарную рожу. По ночам Бормотухин часто вскакивал в поту и икал.

Профессор (кстати, поразительно похожий на спившегося голливудского кинорежиссера Вуди Аллена внешне) слыл крепким профессионалом, не хватавшим звезд с творческого неба, но следившим за всеми новинками избранного им предмета знаний, который любил сравнивать с кентавром: мощное философическое конское туловище, способное мчать куда угодно по просторам вольной мысли, и торс атлета с острым копьем, пронзающим общественно-политических Химер современности.

Бормотухин регулярно участвовал во всех любопытных ему научных форумах и семинарах, где любил подискутировать с публичными и более успешными коллегами, которых нередко встречал не только живьем, но и видел в телевизоре, отчего ревновал ужасно, вступая в яростные дискуссии прямо с экраном. И порой это заочное буйство мысли заканчивалось трагически. Для телевизора, разумеется. Ибо ложка, нож или иной какой предмет обихода частенько летели в покорябанный кинескоп. В связи с чем после вынужденной покупки телеприемника (на взрыв сбежались все соседи) Бормотухин решил установить перед экраном защитное стекло, наподобие того, что используют бойцы ОМОНа при разгоне несанкционированных митингов. Теперь новенькому «Панасонику» не был страшен даже коктейль «Молотов».

Смешивая конопляную водку с пивом в нужной пропорции, Бормотухин приговаривал: «Ну, сейчас запустим ерша в вакуоль». Затем, крякал и погружался в чтение очередной брошюры про тотальное наступление на Россию новейшего «оргоружия» Запада, раскромсавшего некогда бычью тушу СССР на несъедобные гниющие части. Россию же профессор, следуя своим привычным аналогиям, представлял в виде несчастной коровы-инвалида, без ног и даже без хвоста, валяющейся в луже собственного дерьма на некой заброшенной ферме, где заправляет некий ветеринар-извращенец.

Отрубленные ноги давно были сварены и съедены, меж тем как моче-половая система парнокопытного подвергалась насилию заокеанского бизона, после чего животина в муках рожала какого-нибудь ублюдка. Ветеринар наблюдал за этими генетическими мутациями, и давно бы прирезал коровку на мясо, да она, зараза, не смотря на инвалидность, давала отличное молоко. Понятно, что все эти образы нужно было понимать переносно: ублюдки – это политические партии и их лидеры, а молоко – валютные резервы стабфонда в американском банке.

В общем, до определенного момента тихий алкоголизм профессора не предвещал ничего сверхъестественного. Каждодневный допинг спирта в крови не мешал профессору ни в обыденной жизни, ни в учебной практике; студенты любили его за добродушие и умение остроумно и доступно объяснить теоретические казусы; да и коллеги с кафедры философии относились к грешку Валентина Иосифовича с пониманием: в творческой среде принято доверять формуле: «Пить-то пей, но дело разумей». К тому же Бормотухин был хоть и одиноким, но вполне симпатичным Вуди Алленом, без особых карьерных амбиций, за глаза ни о ком дурно не отзывался. Словом, старался не доставлять окружающим неприятностей, а это редкое человеческое свойство в любой, даже самый подлый век, ценится особо.

Однако с недавних пор профессор стал замечать за собой, и без того всегда немного абстинентным, а значит, слегка неадекватным, некоторые странности, которые списывал на сannabis, обозначенный на прозрачной водочной бутылке. Бывало, что в своем, - в целом безвредном, - бытовом пьянстве и иногда курении косячков с цыганской марихуаной он все-таки перебирал норму (с кем не бывает?), и тогда погружался в состояние, близкое к «белочке». Тогда его мучили многосуточная бессонница, полное отсутствие аппетита и жуткие откровения. Он казался себе совершенно никчемным и пустым человеком, с отвращением и ужасом ожидающим старости.

Само собой, если бы Бормотухин не пожалел денег и обратился в срочную наркологическую клинику, полежал бы под капельницей, проглотив несколько драже реланиума, ничего необычного с ним бы наверняка не случилось. Но политолог не имел привычки обращаться к эскулапам по поводу похмелья, считая это постыдным действием, и боролся с помрачением сам, усилием воли и народными средствами типа огуречного рассола и куриного бульона, насильно заливаемых в перегарную глотку. Ни рассол, ни бульон, ни даже контрастный душ, принятый перед сном, на этот раз не возымели никакого смягчающего эффекта.

Профессор сидел на своем диване в позе, напоминающей памятник собаке Павлова, при включенном телевизоре, открыв рот и высунув язык, с абсолютно остекленевшими глазами и курил план. Это внешне, а внутри бормотухинского мозга творилось невероятное. Он явственно слышал барабанную дробь и какие-то голоса.

Тут он выключил телевизор, и решил, дабы отвлечься от непрерывного накала в сознании, поглядеть порнуху, которую иногда просматривал для развлечения на мониторе своего старенького компьютера. Он желал увидеть привычную уже сценку, как лысый немецкий мужик с отвисшими боками трахает некую сексапильную славянскую девчушку, как вдруг…

Нет, эпизод был прежним, а вот звук, вернее, саундтрек к сценке существенно изменился. На мотив известного нацистского марша звучал рэп на тарабарском языке. Сначала Бормотухин не мог ничего разобрать, но удивление его росло, потому что среди непонятных слов он начал выхватывать и родные. А затем… совершенно четкий текст.

В панике Бормотухин отключил и компьютер, и вроде как оказался в полной тишине. Немного обрадовавшись, он бросился в ванную комнату, судорожно разделся и встал под прохладный душ. Каков же был его испуг, когда он вновь услышал тот же навязчивый маршевый мотивчик, барабанную дробь и речитатив. Голосов было несколько, они звучали синхронно, и исходили, несомненно, из лейки душа.

Аллес, допился белого медведя… - в отчаянье констатировал Бомотухин.

Что оставалось делать?

Бормотухин, вытираясь полотенцем, переместился в другую комнату, вознамерившись забить голоса другим источником информации. Кроме компьютера, оставался телевизор. Но и там шла одна программа, вернее, на какой бы канал не переключался профессор, музыкальный или познавательный, к картинке накладывался все тот же безумный рэп.

Слуховые галлюцинации, - наконец-то осознал Бормотухин, и, стремительно одевшись, бежал из квартиры на улицу. Там происходило то же самое: со всех четырех сторон света, по радиусу, как из какой-то гигантской Dolby Digital, на него неслись все те же безумные звуки, превращая его в законченного сказочного долбоеба из забытого идиотского фильма. Самым шокирующим открытием было то, что какофония звучала вовсе не внутри головы, а снаружи. Из окон домов, из дверей, отражаясь причудливыми звуками от рекламных щитов и искривлений городского пространства.

«Что же это такое? - Недоумевал профессор – Пора в дурку?» При этом он полностью осознавал происходящее. Его собственное мышление никуда не делось, а корчилось в непонятках внутри сознания. А весь рэповский кавардак звучал вокруг. Его голова служила как бы улавливающим устройством для неких неизвестных волн.

Бормотухин вернулся домой и сосредоточился. Потом он решил записать рэп на бумагу. Жаль, что для этого нельзя было воспользоваться каким-нибудь техническим достижением: не вставишь же магнитофон в черепную коробку?

Отмучившись час и поняв, что его усилия бессильны, Бормотухин мужественно проглотил триста грамм «Конопляного Медведя» и отключился.

Спозаранку, оторвав больную голову от подушки, Валентин Иосифович с радостью ощутил пустоту сознания, и решил прочесть, что же удалось зафиксировать на бумаге после сеанса ночных откровений.

«Фуфель, фуфель – врет давно. Фуфель, фуфель, он – говно. Русишь официре. Ах – ах – ах. Трах – трах – трах. О – ля – ля. Гутен морген, ча – ча – ча. Он продать свою страну. Он – фашист, пропагандист. О – ля – ля, ча – ча –ча. Террорист, монополист… Фуфель гонит дурь, дурь, дурь… Деньги, деньги, деньги. Крутит, крутит, крутит. Фуфель губит, губит, губит… Бим –бом!..»

Тут Бормотухин вспомнил, что эти звуки были интерпретированы им как удары лондонского Биг-Бена.

Профессор сел и задумался.

Не иначе я стал свидетелем какой-то идеологической диверсии? - Осознал произошедшее политолог. Значит так: где-то здесь поблизости работает передатчик, который при помощи каких-то тонких волн воздействует над подсознание. Люди постоянно подвергаются обработке этого таинственного мощного оружия, но даже не подозревают об этом. А это действуют враги! Скорее всего, американцы. Нет, не передатчик. Какой передатчик, где? Они посылают сигналы из космоса со своих спутников. Облучают, так сказать, территорию. Ну, а, я просто буквально «вышел из себя», настроился на волну под воздействием обкурки и лишних доз алкоголя. И… подслушал. То, что не следовало… Нет, это слишком фантастическая версия. Все-таки это внутренний заговор. Работают какие-то недоброжелатели из конторы. Вроде скрытых троцкистов. Тихо и исподтишка гадят. Надо что-то делать.

И в лучших традициях написания доносов Бормотухин изложил свое феноменальное открытие в форме письма, присовокупив к посланию и тот бред, что зафиксировал ночью на листочках.

Два дня прошли в тревожном ожидании, а на третий к Бормотухину пожаловали гости.

Они пришли внезапно, изобразив из себя врачей неотложной психиатрической помощи.

Но Бормотухин точно знал, что это коварные заговорщики, либо пиндосы.

Обложили, суки! Вот дебил, нужно было тоньше действовать, а теперь поздно, - панически соображал профессор, отступая внутрь комнаты.

Выход из ситуации нашелся сам собой: выброситься с пятого этажа.

Почему же именно выброситься? – мельком пронеслось в мозгу. – А… - догадался политолог, - Зазомбировали.

Врач и пара амбалов в белых халатах хотели уже скрутить Бормотухина, но тот, показав обезьянью ловкость, выскочил на балкон и повис на перилах…

Никому больше не рассказывал про сигналы? - Спросил профессора пожилой санитар, дыша знакомым перегаром.

Нет, только вам. – Задыхаясь, прошептал преподаватель.

Тогда - гутен таг! - Сказал санитар, подмигнул и ударил Бормотухина прямо в лоб неврологическим молоточком.

Нервные слабые пальцы разжались, и профессор полетел вниз.

За те несколько мгновений, пока Бормотухин летел к асфальту, он, наподобие какой-нибудь голограммы-трансформера, успел превратиться из похмельного Вуди Аллена в пьяненького профессора Плейшнера, вдохнувшего шалый воздух свободы.