Несколько цитат о том, что волновало Габриэля Гарсиа Маркеса больше всего

О литературе, реальности и человеческой природе

Габриэля Гарсиа Маркеса любят во всем мире. За магическое искусство плетения слов. За интонацию чуть усталого, ироничного демиурга, который наперед знает, что будет с его героями, но не перестает от этого им сопереживать. 

За чудеса, которые буднично случаются в его реалистической прозе. И за сам реализм, который постоянно оказывается фантастичнее любых сказок. За последнее обстоятельство, возможно, в России его любят сильнее, чем во многих странах. Нам ли не знать, что реальность способна быть невероятнее и абсурднее самого дерзкого вымысла. 

Если, отдохнув от мирской суеты, Маркес решит родиться вновь, ему стоит родиться в России. Какая будет проза!

О скромности

«Я думаю, что в ремесле писателя скромность — добродетель излишняя. Потому что если ты намерен писать скромно, то и останешься писателем скромного уровня. Стало быть, нужно вооружиться всем честолюбием мира и поставить перед собою великие образцы. В конце концов, учишься писать на великих образцах — для меня это Софокл, Достоевский... А раз так, зачем стараться писать более скромно, чем эти великие художники? Задача состоит в том, чтобы попытаться написать лучше, чем они».

Об интеллектуалах

«Грэм Грин однажды, когда мы с ним пролетали над Карибским морем, сказал мне, что мы, романисты, — не интеллектуалы, а „эмоционалы“. Это вызвало во мне чувство огромного облегчения, так как я должен признаться, что питаю врожденное предубеждение к интеллектуалам, что испытываю некое раздражение, когда меня так называют, и что на самом деле отношусь с изрядным недоверием к тем, кого считаю таковыми. [...] Я понимаю под интеллектуалом странное существо, которое противопоставляет действительности предвзятую теорию и старается любой ценой втиснуть в нее эту действительность».

О буквах

«Писательство — это ослиный труд. У меня такое впечатление, что по мере того, как идет время, мне становится все труднее писать. Было время, когда я подумал: это из-за того, что иссякает способность выражения, но теперь полагаю, что дело обстоит как раз наоборот. Я думаю, дело в том, что возрастает чувство ответственности. Возникает ощущение, с каждым разом все более сильное, что каждая буква, которую ты пишешь, может встретить еще более широкий отклик, может воздействовать на еще большее количество людей».

«Гарсиа Маркес не тот писатель, который нравится мне больше всех, но, во всяком случае, он мне нравится. Разумеется, он нравился бы мне гораздо больше, если бы не был мною самим и не должен был писать книги».

Об одиночестве

«Я не знаю никого, кто в той или иной мере не чувствовал бы себя одиноким. Вот понятие одиночества, которое меня интересует. Боюсь, это прозвучит метафизически и реакционно и покажется полной противоположностью тому, что я есть, тому, чем хочу быть на самом деле, но я думаю, что человек совершенно одинок. Я полагаю, что это существенная часть человеческой натуры».

О забвении

«Все происходящее с книгой „Сто лет одиночества“ объясняется тем, что в известном смысле она похожа на жизнь людей во всем мире и что форма повествования здесь — линейная, текучая и до некоторой степени даже поверхностная — позволила ей стать более популярной, чем другим моим книгам. Однако как литературное произведение „Осень патриарха“ много значительней. Во всяком случае, я убежден, что „Осень патриарха“ — это книга, которая спасет меня от забвения и тогда, когда уже никто не припомнит, что такое „полковник Аурелиано Буэндиа“ — исторический деятель или просто название улицы».

О реальности

«Я считаю, что в романе „Сто лет одиночества“ более, чем в каком другом, я выступаю как писатель-реалист, потому что, как мне думается, в Латинской Америке все возможно, все реально. [...] 

Например, существуют полковники, развязавшие тридцать две гражданские войны и все их проигравшие, или, скажем, в Сальвадоре диктатор, имени которого я не помню, изобретает маятник, который показывает, есть ли в еде яд, и ставит его в суп, на мясо, рыбу. Если маятник отклонялся влево, он не ел, если вправо — смело принимался за еду. 

Так вот, этот диктатор был большой мудрец: когда в стране началась эпидемия оспы и министр здравоохранения с помощниками спросили, как быть, он ответил: „Я знаю, что надо сделать, — обернуть красной бумагой все лампочки в общественных местах по всей стране“. [...] 

Такие вещи происходят в Латинской Америке ежедневно, а мы, латиноамериканские писатели, садясь за стол, чтобы их описать, вместо того чтобы воспринимать их как реальность, впадаем в полемику, рассуждая примерно так: „Это невозможно, просто он был сумасшедший“, и тому подобное. Мы начинаем приводить разумные объяснения, которые искажают латиноамериканскую действительность. Я считаю, что надо открыто ее принять, ибо это такая реальность, которая может дать нечто новое мировой литературе».

Автор: Юрий Зубцов