Убийство цензуры

Последние десять лет в России модно говорить о цензуре в самых разных сферах, особенно высокобюджетных. Самые медийные цензурные скандалы, как правило, имеют коррупционный бэкграунд. Я не берусь выносить приговоры при отсутствии информации. Скажу только, что для наблюдателя со стороны всегда очень странно выглядит, когда на обвинения в отсутствии прозрачной отчетности по крупным госконтрактам «пострадавшие» отвечают не четкими финансовыми выкладками (что было бы убедительно и логично), а ассиметричными контробвинениями в политическом заказе, ограничении свободы творчества и т.д., и т.п. Восклицания типа «Я художник, я так вижу» или «Я свободный политик, я так действую» - не аргумент для бухгалтерской отчетности. 

Быть коррупционером - позорно, быть подцензурным или гонимым по политическим соображениям – пока еще даже престижно. Но грань между этими полярными понятиями с каждым годом размывается все сильнее.  И речь здесь совсем не о деле Серебренникова. Для примера можно вспомнить один  медийный скандал по теме. Совсем не выдающийся ученый и депутат Илья Пономарев засветился на публике серией своих крохотных  выступлений по несколько минут и  по договору со «Сколково» получил за каждое по 30 тысяч долларов. Но, когда начали проверять законность таких щедрых контрактов, депутат, вдруг, заявил, что он жертва политического заказа. И из подозреваемого в коррупции автоматически превратился в политического страдальца.  Такая рокировка у нас становится уже общим местом.  И, вероятно, ищущие спасения в диссидентском клубе коррупционеры очень скоро дискредитируют весь клуб.

Но здесь я хочу оставить за скобками современные трансформации подцензурности и поговорить о классическом пушкинском противостоянии «Поэт и Власть». В чистом виде, в отрыве от госконтрактов и бюджетных отчетностей. И рассуждать я буду, конечно, о той сфере, в которой разбираюсь лучше всего – о книгоиздании, а конкретнее, о художественной литературе.

Двенадцать лет я работаю продюсером писателя Алексея Иванова, и самый частый вопрос, который я слышу от заграничных издателей и журналистов в адрес автора: Может ли российский писатель творить свободно? Ответ Иванова иностранных коллег всегда удивляет: «Я работаю в сегменте качественной литературы, где цензуры нет. Я могу писать свободно на любые темы, которые мне интересны». Этот непопулярный для обывателя ответ вполне очевиден для профессионалов отечественного книжного рынка. И главный агрумент в его пользу, конечно, не разгул сомнительной российской демократии, а законы книжного бизнеса.

Во-первых, издание художественной литературы – это сравнительно низкозатратный процесс. Поэтому в этой сфере вполне реально выйти на самоокупаемость и не использовать господдержку. Средние тиражи топовых авторов только за первые несколько лет после выхода книги достигают ста тысяч экземпляров и приносят издательству приличную прибыль, а писателю достойный гонорар. Поэтому и писатель и издатель зависят только от читателя, который голосует за книгу своим кошельком. Это свободные и  честные выборы, в которых нет места для искусственных вбросов со стороны государства и нет места политическим спойлерам. Альтернатива всегда реальная: на каждого Прилепина в любом книжном страны обязательно найдется Алексеевич.

Второй аргумент в пользу свободного книжного рынка прозвучит парадоксально – это относительно ограниченная аудитория. Даже самый раскрученный бестселлер по тиражу в разы уступает количеству просмотров у популярных ютуберов или зрительскому рейтингу какой-нибудь захудалой программы на периферийном ТВ-канале.   Книжное поле слишком тесно для громогласной российской пропаганды, ей нужны не читальные залы, а площади. И главная из них, конечно, телевидение. Еще 50 лет назад, когда книги издавались миллионными тиражами, а телевизор покупали один на подъезд, цензура в литературе была. А сегодня ее убили. Но, к сожалению, убийцей оказалась не демократия, а развитие книжного рынка и низкие тиражи.

Автор: Юлия Зайцева