Bad Sex Award

«Почти все главные герои мировой литературы — холостяки», заметил как-то Сергей Боровиков (цитирую его прекрасную книгу «В русском жанре», которая вся состоит из таких зернистых и метких наблюдений). Но ничто человеческое им не чуждо, и «сколько мужских судеб изломано только потому, что человек не знал, когда с женщиной можно — и даже нужно, а когда нельзя, и даже невозможно. Ведь и Обломов, и Ионыч — оттуда», добавляет Боровиков.

«Почти все главные герои мировой литературы — холостяки», заметил как-то Сергей Боровиков (цитирую его прекрасную книгу «В русском жанре», которая вся состоит из таких зернистых и метких наблюдений). Но ничто человеческое им не чуждо, и «сколько мужских судеб изломано только потому, что человек не знал, когда с женщиной можно — и даже нужно, а когда нельзя, и даже невозможно. Ведь и Обломов, и Ионыч — оттуда», добавляет Боровиков.

Ни Гончаров, ни Чехов не получили бы премию «Bad Sex Award», которая ежегодно вручается в Великобритании за худшее описание секса. Ну а в России такую и вовсе учредят нескоро. Однако кандидаты на «Bad Sex Award» есть и у нас, чего уж. Хотя я бы скорректировал формулировку: современным русским прозаикам можно вручать награду за лучшее описание худшего секса.

Первое место отдал бы Захару Прилепину за смотр порноактрис в «Черной обезьяне»: «Эти опарыши — их трение — я только и вижу в последние годы, когда воровато смотрю в мельтешащий экран. Отвратительные немки, говорящие на своем отвратительном языке. На нем только алгебру можно преподавать в школе для недоразвитых. Белесые скандинавки, с припухшими где надо и не надо телами, бестолковые, словно не знают, что с ними делают, зачем, но и не удивляются этому — ну делают и делают, мало ли что… Польки — какие-то всё время неумытые, будто их нашли на вокзале… Наши, с их кисломолочными телами, не знавшими солнца, с их мерзейшей претензией на душевность, которая разъедает любой разврат»

Второе — Александру Терехову: «Она решила танцевать, пока не кончится музыка, значит, еще долго, они занудливые, эти песенки… крадучись вошла в коротком жарком платье, покачалась, опираясь на дверной косяк, отвернулась и с трудом потянула платье через голову – спина оказалась уже голой, черные узкие трусы, тощие ноги, она елозила животом по двери, приседала, широко раздвигая колени, пыталась обернуться, локтем закрывая грудь и, мне казалось, – жмурясь от ужаса за распущенными волосами, – я думал одно: лишь бы не стала снимать трусы» («Каменный мост»).

Третье место — на ваше усмотрение, хотя у меня кандидат имеется.

С души, что называется, воротит: секс у героев Прилепина и Терехова вызывает тошноту, отвращение, едва ли не страх. Почему же лучшие страницы посвящены худшему сексу?

Одно из объяснений я нашел, перечитывая для школьных нужд «семидесятников». Проза 70-х, которой современная литература от Сенчина до Быкова во многом наследует, — вопиюще антиженственна. Старухи Распутина, сварливые жены шукшинских чудиков, стерва Лена в трифоновском «Обмене»…

Другое объяснение носит более глобальный характер. Оно подсказано вопросом, который был задан намедни Дмитрию Быкову в программе «Один»: «Почему в романах Алексея Иванова «Блуда и МУДО» и «Географ глобус пропил» героям обычно не дают?». Ответ: «Проблема-то не в том, что не дают. Им дают, но им дают не те». По Быкову, это «такая очень для Иванова характерная, важная для него метафора некоммуникабельности, непонимания, несовпадения». Кризис коммуникации - один из важных лейтмотивов современной прозы в целом. Русский роман проникнут странным чувством безответности, это заметно по тому, как выстраивается любовный сюжет от его вполне целомудренных (переписка из ниоткуда в шишкинском «Письмовнике») до эротически-откровенных («Блудо и МУДО») версий.

Начали с Чехова — им и закончим. Тем более что Чехов, если верить питерскому филологу Андрею Степанову, весь — про кризис коммуникации. Аккуратно изъятую из повествования сексуальную сцену (эталонный минус-прием!) видим в «Даме с собачкой». Но тут нет никакой назидательности. Вообще, в истории русской литературы насчет адюльтера имеются два прямо противоположных примера. Чехов называл медицину «женой», а литературу «любовницей» — и, как приличный семьянин, не бросал первую ради второй. А вот его коллега, Михаил Афанасьевич, поступил ровно наоборот: бросил «жену» ради «любовницы». Однако тоже не прогадал.

Вот и попробуй здесь вывести мораль.

Автор: Сергей Оробий