Интервью с поэтами Эдуардом Лукояновым и Екатериной Захаркив, разделившими в этом году премию Аркадия Драгомощенко

Премии вообще не нужны, и автор точно не должен принимать в них никакого участия.

− Эдик, Катя, вот вы получили премию Аркадия Драгомощенко (Далее ПАД), разделив её на двоих. Как вам видится такое решение жюри при том, что ваши манеры письма диаметрально противоположны друг другу? Чувствуете ли вы сами эти границы поэтики?

Эдуард Лукоянов: Ну, само понятие поэтики – это ловушка. Само разграничение поэтики на лирическую, гражданскую, академическую, народную – это ловушка, в которую попадаться не стоит. У меня даже есть какие-то глубокие лирические стихи о любви, о печали, а есть такие боевые, которые призывают идти на баррикады. Может быть, это подано не совсем привычными средствами, но… В любом случае, повторюсь, я бы не стал делить поэтику на полюса. Вообще, отказался бы от самого слова «поэтика».

Екатерина Захаркив: Поэтика − это не совсем то, о чём говорится. Суть не в том, что стихи о баррикадах или о печали. Мы тут говорим скорее о каком-то интенциональном посыле. Поэтика – это нечто другое. Это не значит, что вот – лирика, а вот – поэзия прямого высказывания.

ЭЛ: К тому же, там же, где я – «поэт гражданский», я не высказываюсь в парадигме прямого высказывания. У меня это всегда передаётся через камень, через птицу, сидящую на ветке, через вот это всё красивое и хорошее. Давай лучше употреблять термин «стиль», или «жанр». Потому что люди сложнее, чем кажутся, также и поэт. Поэт – он ведь тоже человек, как ни странно. И в нём тоже могут быть разные субстанции, от которых хотелось бы избавиться.

− Как для каждого из вас проявляется рецепция с поэтикой самого Аркадия Драгомощенко?

ЭЛ: Ну, я не могу вспомнить ни одного поэта из моего поколения, если мы говорим об очень серьёзной поэзии, для которого она была бы не важна. Потому что такую фигуру игнорировать просто невозможно. Что она есть для меня? Это такая очень хитрая, сложная и коварная игрушка, злая и невероятно крутая. Пожалуй, более точных слов не смогу подобрать.

ЕЗ: Думаю, что до того, как я познакомилась с поэзией Драгомощенко, я, в общем-то, стремилась к реке, и когда ты начинаешь его читать, ты вступаешь в эту реку и не можешь уже из неё выйти. Не знаю, всегда ли так будет или это временное явление, но пока что есть ощущение постоянной связи с этими текстами. Я, по крайней мере, очень часто возвращаюсь к его стихам, очень часто их перечитываю. Мне кажется, зачастую смысл прочтения текстов вообще − это прочитать и выйти из них, что-то вынести. Но из этих текстов я выйти не могу, то есть, скорее всего, я пока ничего из них не выношу, не формирую отношения к ним, не ощущаю никакого эмоционального и интеллектуального отклика. Не думаю, что это можно было бы назвать рецепцией – это просто нахождение в них. Не то чтобы я нахожусь только там, правильнее сказать, что и там тоже.

− По отношению к тебе, Катя, жюри отмечало разного рода инкрустирование аллюзий, культурных отсылок, афоризмов на разных языках. Подобные отсылки, обращение к другим языкам были свойственны и самому Драгомощенко – вспомнить хотя бы его предисловие к роману Андрея Башаримова "Инкрустатор". Мой вопрос вам двоим: насколько такой приём, как инкрустирование разных пластов языка, оказывается важным для вас?

ЕЗ: На мой взгляд, это неизбежно. Язык без этого не существует, язык всегда заимствованный. Что бы ты ни сказал – это заимствование, ты в любом случае инкрустируешь – явно или неявно, вне зависимости от того, ставишь ты кавычки или выделяешь курсивом. Это в любом случае фланирование между инкрустациями чужой речи. В поэтической речи ты волен это выделить, акцентировать внимание на том, что речь не принадлежит говорящему. 

ЭЛ: Единственный тип высказывания, который может существовать в нашем ритме действительности − это террористический акт. Если я кого-то цитирую – я цитирую террористов: Шамиля Басаева, Салмана Радуева, − это люди, которыми я восхищаюсь и к которым стремлюсь приблизиться своими текстами. В этом плане именно речь террористов важна для меня как для поэта, она составляет плоть и кровь моего текста. Нет иного языка, кроме взрыва шахида в центре Москвы, иначе это не язык – просто слово. 

− Должны ли тексты лауреатов премий переводиться на другие языки? 

ЭЛ: Я категорически против того, чтобы что бы то ни было переводить на какой-либо из языков. Всё. 

ЕЗ: Перевести какой-либо текст невозможно. Пересказать – да, другое дело. Мне кажется, почему бы и нет. Было бы интересно посмотреть, что из этого получится, потому что я слабо себе представляю, насколько это возможно. 

− Поэтика кого из финалистов 2016 года представляется вам наиболее заслуживающей внимания и могла бы быть отмечена премией? 

ЭЛ: Твоя (смеются). 

− А остальные не заслуживают внимания? 

ЭЛ: Ну, вопрос, по сути, такой – в пользу кого вы бы отказались от премии? 

− Если вручал, ты бы кому вручил? 

ЭЛ: Я бы вручил тебе! 

– Нет, из финалистов. Меня ведь там не было. 

ЭЛ: Себе всё-таки. 

ЕЗ: Я бы тоже Эдику вручила. Я это и на вручении сказала – среди финалистов он был самый достойный премии. 

− Как, на ваш взгляд, должны быть устроены премии и какое участие в них должен принимать автор? 

ЭЛ: Я считаю, что премии вообще не нужны, и автор точно не должен принимать в них никакого участия. Феликс Сандалов (есть такой журналист) однажды замечательно всё разъяснил: премии – это ведро живых вшей. Это дословная цитата, она мне очень запала в душу, и я с ней полностью согласен.

ЕЗ: Ну, вообще, из всех премий ПАД наиболее интересно устроена. Но дело в том, что это анти-премия, то есть она всё время нарушает границы премии (или должна нарушать) по тем или иным критериям. Наверное, с течением времени она преодолеет себя как премия, то есть сделает из себя нечто другое. Мне кажется, не очень правильно, когда премия в течение нескольких лет существует в виде одного и того же процесса выбора номинантов, выбора лауреатов, вручения символического или реального, материального приза. Она должна быть живым организмом, который переживает естественные процессы, в том числе преодоление собственных формальных границ. Насчёт авторов – для молодых авторов, наверное, это важно. Но полученная премия должна быть предана забвению, иначе это может стать преградой. 

− И последний вопрос. Как вы считаете, за три прошедших сезона ПАД смогла сформировать сообщество, или нет? 

ЭЛ: Нет, премия родилась уже из действующего сообщества, это очевидно. Премия не смогла сформировать никакого сообщества, потому что литература в нашей стране никому не нужна.

ЕЗ: Да, сообщество уже существовало. Можно сказать, что она его каким-то образом очертила, легитимизировала, но сказать, что она создала что-то новое, нельзя. Посмотреть хотя бы на номинантов, которые из года в год повторяются. И в первый год они не случайно туда попали.

− А авторов, которые там появляются, можно было представить вне премии? 

ЕЗ: Так оно и происходит. Рано или поздно эти авторы появляются в общем поле зрения, вопрос только в том, насколько рано. Существуют какие-то журналы, в которых они публикуются, порталы, издания. Премия в определенном смысле ускоряет этот процесс. Да, это здорово. 

Фото: Алексей Кручковский

Источник: discours.io