The New York Times: Литературное путешествие в сердце России

О чем рассказывают русские в стране Толстого, Тургенева, а теперь и Путина?

Россия — это страна рассказов. Это рассказы о царе и его народе, о Ленине и революции, о Великой Отечественной войне, о преобразовании отсталой страны в могущественное и современное индустриальное государство, о спутнике, о Лайке, о Гагарине. Потом идут рассказы о сталинском терроре, о стране, где начался застой, которая закоснела, а потом развалилась, об офицере КГБ Владимире Путине, который поднялся на вершину власти посреди хаоса и восстановил порядок. И как он это сделал? История прошлого пересказывается таким образом, что все в ней оправдывает ту Россию, которая существует сегодня.

Всю мою жизнь такие рассказы очень сильно притягивали меня. В моем детстве Россия была не только закрытой, а следовательно, загадочной страной. Ее представляли как полную противоположность нам, нашему миру. Мы были свободны, а русских угнетали; мы были хорошие, а русские злобные. Когда я стал старше и начал читать, ситуация несколько усложнилась, потому что самая лучшая и сильная литература была из России: «Преступление и наказание» Достоевского, «Война и мир» Толстого, «Записки сумасшедшего» Гоголя. Что это за страна, где такие глубокие души и такое неистовое духовное начало? И почему именно там мысль о глубокой изначальной несправедливости классового общества превратилась в действие, сначала в ходе революции 1917 года, а потом во время 70-летней диктатуры пролетариата? И почему прекрасная история о всеобщем равенстве закончилась ужасами, бесчеловечной жестокостью и страданиями?

Россия для меня до сих пор загадка. Новости из нее приходят каждый день. Мы слышим о Путине, о диссидентах, которых он бросает за решетку, о его вмешательстве в выборы враждебных ему стран. Все это служит формированию идеи о том, что Россия весьма своеобразная, но совершенно понятная и однозначно трактуемая данность. Но что думают люди, живущие внутри этой данности? Чем для них является Россия, какие истории они рассказывают друг другу? Спустя 100 лет после революции, спустя четверть века после кончины коммунизма?

Много лет я хотел увидеть Россию собственными глазами, познакомиться с людьми, живущими внутри этой страны, выяснить их мнение о том, что значит быть русским. Вот почему одним октябрьским утром я отправился из Москвы в поместье Ивана Тургенева в сопровождении фотографа и переводчицы. Если я хочу увидеть, какова жизнь в России, жизнь, не отфильтрованная газетными сообщениями и новостными репортажами, то лучше всего начать с мира Тургенева, с той сельской местности, которая создала художественный фон для его первой книги «Записки охотника».

Опубликованные в 1852 году «Записки охотника» представляют собой сборник незамысловатых рассказов о случайных встречах охотника, который бродит по лесам. Там нет психологического неистовства и эмоциональной глубины Достоевского, нет эпической сложности Толстого с его способностью парой строк описать целое общество. Эти рассказы во всех отношениях скромные и даже бесцельные. Охотник ходит по лесу с ружьем на плече, обменивается несколькими словами со встретившимися ему на пути людьми, время от времени подстреливает одну-две птицы, проводит ночь в амбаре, возвращаясь домой. Вот и все, весь сюжет. Тем не менее, эта книга относится к числу величайших литературных творений, в основном из-за того, что Тургенев очень близок к миру, который он описывает, к российскому обществу 1840-х годов. Его герои и описания ни к чему не ведут, не являются сами по себе составной частью какой-то важной последовательности событий. Они стоят отдельно от всего — кроме конкретного времени и места. И именно в этом времени и месте мы ощущаем тот мир.

Местность, по которой мы ехали, была ровной и однообразной, а небо было бледно-серого цвета. Иногда мы проезжали обшарпанную заправку, время от времени вдали виднелся небольшой поселок, а лес переходил в поле. Вдруг посреди деревьев по правую руку показался маленький парк. Я увидел черную стену и горящее пламя.

«Что это?» — спросил я.

«Обычный памятник павшим на войне», — сказала наша молодая переводчица Оксана Браун. Она работала продюсером новостей и время от времени бралась за подработку в качестве гида, переводчика и организатора.

«Нет, нет, давайте остановимся. Я хочу посмотреть», — заявил я.

«Такие памятники стоят почти во всех городах и селах России», — сказала она, не совсем понимая, зачем мне останавливаться именно в этом месте.

Фотограф Линси Аддарио (Lynsey Addario) обошла парк, делая снимки, а мы с Браун остановились перед стеной из черного мрамора, глядя на трепетавшее на ветру пламя. Справа была еще одна стена с портретами солдат, а дальше покрашенная зеленой краской пушка, ствол которой смотрел в серое небо.

«Что там за надпись?» — спросил я.

«Имя твое неизвестно, подвиг твой бессмертен, — сказала Браун. — Вечная слава героям, павшим в борьбе за свободу и независимость нашей Родины в годы Великой Отечественной войны».

Она объяснила, что только на Западе ее называют Второй мировой войной.

Мы продолжили путь, а я подумал, какой трогательный этот простой вечный огонь. Лес на его фоне казался древним, а солдатам он придавал некий дух бессмертия, вовлекая их в вечные ряды павших. В действительности смерть штука грязная, и ничего величественного в ней нет. К ней незачем стремиться, ее нельзя прославлять. Но при помощи этого мемориала смерть возносится из мира реального в мир идеальный. Вечный огонь становится символом этого вознесения. Он привязан к мрачной материальной действительности, но дотягивается до небес, превращаясь в чистый эфир. Пламя движется как живое, хотя на самом деле оно мертвое.

Постепенно местность стала более холмистой, и вдруг, когда мы достигли вершины холма, она полностью изменилась. Лес, на протяжении нескольких часов стоявший забором по обе стороны дороги, распахнулся, перейдя в широкую и прекрасную равнину, в конце которой к горизонту уходили деревья всех цветов и оттенков осени. Казалось, что даже небо стало выше и залило местность ярким светом.

Я подумал, что Тургенев не преувеличивал, рассказывая о красотах мира своего детства, ибо мы действительно приехали в его мир. Это был деревенский край, который он исходил вдоль и поперек в молодости, а потом описал в «Записках охотника». Прошло всего полчаса, и мы свернули с шоссе, направившись по ухабистой сельской дороге, которая привела нас в первую деревню, а затем в большое огороженное поместье со стоянкой для машин и несколькими маленькими административными зданиями.

Вокруг никого не было, стояла полная тишина. В небе низко нависли тучи, воздух как будто набух от влаги, и казалось, что он глушит все звуки. В одном углу стояла каменная часовня с поросшим плесенью фундаментом. Поодаль на расстоянии примерно 100 метров находился главный дом. Я ждал чего-то грандиозного и монументального, типа английского помещичьего замка, потому что Тургеневы были дворяне. Но это был низкий деревянный дом, покрашенный сиреневой краской и покрытый изысканной резьбой.

Он не вызывал никаких чувств. Не было никакого дыхания истории.

Я попытался представить себе Тургенева, выходящего из дома и направляющегося к тому месту, где мы стояли. Но было невозможно связать его с нами, его время и наше.

Мы пошли за молодым бородатым экскурсоводом в очках, который объяснил, что большинство первоначальных построек было уничтожено, а это их точные копии. Но в комнатах дома, находящегося рядом с главным особняком, выставлены некоторые вещи писателя. Там были столы, стулья, картины, разные безделушки, а также полки, уставленные книгами. Но хотя это были подлинные вещи Тургенева, они ничего не говорили; они просто молча лежали и стояли там, представляя прошлое.

Единственным экспонатом, представлявшим подлинный интерес, было ружье, с которым Тургенев ходил на охоту, а также пороховница и ягдташ, как называют сумку для дичи. Они заставили меня вспомнить Эрнеста Хемингуэя, который вдохновлялся тургеневскими «Записками охотника», когда писал «Рассказы Ника Адамса». Он пытался добиться такой же непринужденной яркости и напряженности, и возможно даже, достиг своей цели, хотя ему так и не удалось выйти на тургеневский уровень восприимчивости мира, поскольку Хемингуэй сам становился на своем пути. А еще там был диван, на котором сиживал Толстой. Два великих писателя были не только современниками; они жили в нескольких часах езды друг от друга. Сначала они очень дружили, но постепенно Толстой возненавидел Тургенева, причем до такой степени, что вызвал его на дуэль. Тургенев наблюдал за крестьянами, но не участвовал непосредственно в их жизни, как Толстой, который все глубже и глубже погружался в поиски русской души, и не только следовал принципам простоты и бедности, но и выдвигал их в качестве идеала для всех.

Мы прошли в большой парк, где тянулись стройные и длинные ряды деревьев, упиравшиеся в беспорядочный лес. Кроме нас там никого не было. Влажный и холодный воздух висел без движения между стволами деревьев.

«Здесь всегда так мало народа?» — спросил я экскурсовода.

Он энергично покачал головой.

«Нет, совсем нет. Обычно здесь полно школьников, они приезжают со всей России. А в следующем году исполнится 100 лет со дня смерти Тургенева. Поэтому мы проводим здесь ремонт. Тогда у нас будет много посетителей. Но сегодня понедельник, а еще октябрь…»

Он остановился возле высокого дерева, обнесенного низким заборчиком.

«Этот дуб посадил сам Тургенев», — сказал он.

Справа от дерева было нечто похожее на надгробия.

«А это что?» — спросил я, показывая на них.

«Это могилы солдат», — ответил экскурсовод.

«Здесь?»

«Да. Они сражались с немцами во время войны, и здесь погибли».

Вскоре после этого мы покинули усадьбу, но у меня перед глазами стояли эти могилы. Наверное, потому что они олицетворяли насилие и жестокость, которые казались совершенно неожиданными здесь, в изолированном мирке музея. А еще мне запомнились две лошади, лежавшие на траве, кобыла и ее жеребенок. Они были черные и красиво блестели во влажном воздухе.

До революции Россия была в основном аграрной страной, и на рубеже 20-го века четверо из пяти россиян были крестьянами. Это были бедные, необразованные, неграмотные и богобоязненные люди. Во многих местах уклад жизни практически не менялся со времен Средневековья. Лев Троцкий начинает свою книгу «История русской революции» с наблюдения о том, что «основной, наиболее устойчивой чертой истории России является замедленный характер ее развития, с вытекающей отсюда экономической отсталостью, примитивностью общественных форм, низким уровнем культуры». Британский историк Орландо Файджес (Orlando Figes) в своей «Трагедии народа» (People's Tragedy) описывает примитивный мир, в котором всеми сторонами жизни правило неумолимое однообразие: у всех была одинаковая одежда, все одинаково стриглись, ели из одной чашки, спали в одной комнате. «Стыдливости не было места в крестьянском мире, — пишет Файджес. — Туалеты находились на открытом воздухе, а городских врачей шокировала крестьянская привычка плевать в глаз человеку, чтобы избавить его от ячменя, кормить детей изо рта в рот и успокаивать младенцев мужского пола, посасывая их половой член».

Такие описания российского крестьянства в 19-м веке, как людей отсталых и примитивных, в определенной степени соответствуют действительности, но в них слишком много обобщений, и авторы смотрят на крестьян с очень большого расстояния. Конечно, дистанция необходима, она помогает историку понять и объяснить общественное развитие, а политику справиться с социальными проблемами. Но та же самая дистанция позволила большевикам разрушить структуру общества, не задумываясь о сотнях тысяч, а потом и миллионах людей, которые умерли в процессе перемен. Дело в том, что это были не настоящие люди, а лишь «крестьяне», на которых смотрели с такой высоты, что вся их индивидуальность стиралась. А если общие показатели статистики улучшались — что ж, значит, оно того стоит.

«Записки охотника» показывают ту культуру, которую описывают Троцкий и Файджес, но Тургенев делает это изнутри, а не с расстояния. Один из лучших рассказов в этой книге о мужчине, который возвращался с охоты, заблудился в темноте, а затем заметил два костра, горевших далеко в низине. Оказалось, что это группа мальчишек пасла лошадей и устроилась на отдых. Они лежали вокруг костров и рассказывали друг другу истории, чтобы скоротать время. В основном это были рассказы о чем-то сверхъестественном. Тургенев создал яркие образы мальчиков с их собственной индивидуальностью, внешностью и характером, и в этих описаниях есть нечто очень трогательное. Он говорит о них вполне серьезно, награждает их чувством собственного достоинства. А истории, которые они рассказывают друг другу ночью, сами по себе яркие и напряженные. Это не суеверный и реакционный крестьянский класс, который описывают революционеры и историки; это пятеро мальчиков, у каждого из которых своя жизнь, сплетенная из нитей их языка, их культуры и духа товарищества, возникшего у ночного костра.

«Записки охотника» ни в коей мере не являются политическим заявлением, однако в 1850-х годах они оказали огромное политическое воздействие на Россию. Наверное, это вызвано как раз тем, что не имея никакого политического или литературного замысла, они показали жизнь такой, какая она есть безо всякого символизма.

В то время в России все еще существовало крепостное право. Это такая система, когда аристократия владела не только деревнями и землей, но и жившими там крестьянами. Иными словами, это была форма рабства. Книга Тургенева немало способствовала усилению критики крепостного права, которое отменили спустя девять лет в 1861 году по указу прогрессивного царя Александра II. Через 20 лет Александра убили. Свидетелями этой смерти были его сын и внук, которые станут следующими русскими царями Александром III и Николаем II. Было бы разумно предположить, что данное убийство сыграло определенную роль в превращении этих людей в реакционных, антилиберальных и самовластных правителей, которые с таким упорством и решимостью сопротивлялись любым реформам и подавляли оппозицию, что революция со временем стала неизбежна.

Было уже темно, когда мы нашли то самое место, где происходит действие рассказа Тургенева о мальчиках в ночном. Оно называется Бежин луг. Его нам показала одна пожилая женщина, одетая в юбку и платок, которая работала в одиночестве посреди поля, подбирая кукурузные початки на стерне и складывая их в тачку.

«Хочешь поговорить с ней?» — спросила сидевшая на заднем сиденье Аддарио.

«Нет, не думаю», — ответил я.

«Но я все равно хочу ее сфотографировать», — заявила она.

Браун и Аддарио вышли из машины и перебрались через изгородь. Браун сказала что-то по-русски; женщина ей ответила. Внезапно я понял, что должен поговорить с ней, что музей, деревья, старые книги, все то, о чем я думал до этого, являются не более чем моими собственными идеями о стране, в которую я приехал.

Во что я ввязался?

Все мои представления о России были основаны на мифах и романтических образах. Какой же я высокомерный и самонадеянный человек, если считаю, что смогу что-то рассказать о настоящей России после девятидневной поездки по одному крошечному уголку этой огромной страны!

Это было сродни описанию ведра воды в попытке рассказать об океане.

Я вышел и присоединился к остальным.

«Она говорит, что не хочет фотографироваться», — сказала Браун.

«Почему?»

«Она говорит, что собирает кукурузу для кур, а это не ее поле».

«Понятно», — сказал я.

Но это вряд ли можно назвать серьезным преступлением, ведь урожай уже собрали. Немного поупрямившись, женщина согласилась рассказать нам о своей жизни.

«Спроси, где она живет, — сказала Аддарио, фотографируя. — Спроси, чем занимается. Спроси, есть ли у нее семья, родственники».

Оказалось, что женщина родилась в небольшой деревне, расположенной неподалеку. В 15-летнем возрасте она уехала в Москву, и прожила там почти всю свою жизнь. Но несколько лет назад, когда умер ее отец, она вернулась в деревню, чтобы ухаживать за своей матерью.

«Когда я была маленькая, здесь жило много народу», — рассказал она. «Это была зажиточная, многолюдная деревня. Здесь жило, наверное, 15 или 20 семей, — продолжила женщина, указывая на некрашеные избы вдоль дороги. — А теперь все уехали».

«Вы читали Тургенева?» — спросил я.

«Я читала «Записки охотника». Действие происходит в этих местах».

«Вам понравилось?»

Женщина впервые улыбнулась.

«Теперь я читаю их своим внукам».

«Отличается ли то, про что писал Тургенев, от того, что здесь сегодня?»

«Места те же самые. Но жизнь другая. Абсолютно другая».

Затем она махнула рукой в сторону луга, и мы пошли туда. Казалось, что деревья, стоявшие за холмом, впитывают темноту. Они высились размытыми чернильными силуэтами на фоне все еще тускло светящегося неба. Стояла полная тишина, лишь раздавались звуки наших шагов.

Затем вдалеке закричала птица.

Я подумал, что прямо сейчас и здесь могли оказаться мальчишки из рассказа Тургенева. Не исключено, что их внуки бунтовали против царя, и их сокрушила революция. Я стоял, смотрел и слушал, ожидая какого-то чувства единения, связи времен. Все вокруг меня было точно такое же, как и в 1840-е годы. Деревья, луг, равнина, холмы, сумерки, все. И тем не менее, все было другое.

Прошлое в нас, а не в мире вокруг нас, подумал я.

Поезд в Казань длинной змеей растянулся вдоль платформы московского вокзала. Зеленый локомотив и череда серых вагонов как будто пришли из военного времени. У нас было купе второго класса с четырьмя полками, и когда поезд начал медленно выезжать со станции, я достал книгу о Ленине, засунул чемодан под сиденье и устроился возле окна.

Это была интригующая книга Виктора Себестьена (Victor Sebestyen) «Ленин — диктатор. Интимный портрет» (Lenin the Dictator: An Intimate Portrait). Любимым писателем Ленина всегда был Тургенев. Мне это показалось странным, потому что Ленин был одним из самых волевых и твердых людей на планете. Это был одновременно очень пристрастный и эмоционально сдержанный человек, и тем не менее, всю свою жизнь в эмиграции, в Цюрихе, Лондоне или Париже, он всегда возил с собой собрание сочинений Тургенева.

Я читал про Ленина, потому что в предстоящие семь дней мы собирались посетить места, в той или иной степени связанные с этим человеком. Через несколько недель исполнялось ровно 100 лет октябрьской революции, в ходе которой он едва ли не единолично захватил власть в России. Мы ехали в Казань, где Ленин изучал в университете право, и где произошла его радикализация, а оттуда мы намеревались отправиться в Екатеринбург, где по приказу Ленина в 1918 году в подвале дома расстреляли царя Николая II и его семью. Это убийство своей беспощадной жестокостью ознаменовало конец старого мира России и начало новой эпохи. Все в старом мире надо было разрушить, чтобы освободить место для нового. Это надо было сделать любой ценой, так как пути назад не было.

(Продолжение следует)

Источник: inosmi.ru