Образ реальности

Говорят, у каждого свой образ реальности. То есть реальность одна, а представлений о ней много. Обычно на этом разговор заканчивается, потому что считается, что мы люди культурные, грамотные, любим плюрализм и демократию, и, значит, выяснять, чьё видение ближе к истине нет смысла. Сказано ведь – у каждого своё.

Те, кто настаивает на субъективности картинки окружающего, исходят из того, что объективного критерия не существует. Общественно-историческую практику вместе с марксизмом давно отменили. Нынче у кого глотка луженей, тот к реальности и ближе. Чьё представление поддержали тайным голосованием, тот и прав. А уж если оно разделяется авторитетными и неглупыми людьми – прав вдвойне.

Так родился миф о том, что Дмитрий Глуховский написал реалистический роман. Раньше всё про метро писал для компьютерных игр и гонораров, а теперь – «Родина-мать зовёт!», вспомнил о том, что он не только «поэт», но и «гражданин».

В целом, если принять за истину тезис о том, что образ реальности равен самой реальности, наверное, всё так и есть. «Текст» – роман реалистический, в том смысле, что отображает реальность, существующую в голове автора.

А она, не сказать, чтобы слишком уж сложная. Из двух частей всего состоит. Схема такая: с одного боку – ресторан, клуб, с другого – тюрьма. Вышел из кабака, сразу попал на зону. И наоборот, соответственно. Знакомый такой интеллигентский образ мироздания, с которым согласуется нехитрая система дифференциации народонаселения: одни сидят, другие караулят.

Есть ещё, конечно, виртуальная реальность. Но она так, баловство, по сути ничего не прибавляющее, только удваивающее действительность.

В подобных декорациях разворачивается душещипательный сюжет «Текста», напоминающий компиляцию из репертуара «русского шансона». С таким можно смело ходить по вагонам, когда денюжка от «Метро» кончится (в «Тексте» даже есть пророческий эпизод по данному поводу). Вернулся зэк Илья домой с зоны – мама умерла, девушка бросила. Мотал весь срок ни за что, за благородный поступок, любимую защищал. Злые люди оклеветали. Что тут делать остаётся? Только мстить за жизнь загубленную. Месть до добра не доводит. Колонию прошёл зэк, а месть его сгубила, да смартфон последней модели, который Илья изучать взялся. Не глядите в смартфоны, козлёночком станете. Всё вокруг телефончика крутится: запись послушал, смэску написал. Новые технологии. Страшные гоблины из среды нечистых на руку представителей правоохранительных органов окружили сиротинушку. Ну и под конец, конечно, классика: «Ах, зачем меня мать родила!».

Впрочем, шансон шансоном, а перед читателем скорее совсем небывалый зверь – криминальная антиутопия. «Ты туда не ходи! Ты сюда ходи! А то совсем мёртвый будешь!» То есть из фантастического жанра Глуховский, что бы там не говорили, сильно не выдвинулся. Фантазёром был, им и остался.

Криминальная антиутопия – это абсурд, конечно. Обычно предостерегают от того, что представляется хорошим в теории, но на практике таковым не является. Человек в трезвом уме и доброй памяти криминал нормой считать никогда не будет. Тут и предупреждать незачем. А если такое общество уже существует, то крик «Волки! Волки!» явно запоздал. Глупо кричать посреди стаи. В стае выть надо.

В гражданский смысл «Текста» не слишком верится. Равно, как и в реализм. Вот если б Глуховский взял, да описал, как его Илья мается после отсидки в поисках работы, а уж только потом от безнадёги идёт с ножом на большую дорогу – вот тогда это было бы про жизнь. Но ведь из такого сюжета яркий фантик не сделаешь, слишком он обыденный. Вот и получается в итоге у Глуховского то самое, против чего он, на первый взгляд, протестует. Читатель, как и прохожие в его романе, триста страниц смотрит в телефон, в текст, в виртуальную, выдуманную действительность.

Чтобы быть к жизни поближе, надо взять другую книжку – сборник рассказов и повестей «Жизнь не так коротка» лауреата Горьковской премии 2017 года Алексея Серова. Здесь имеются все недостающие детали. Тут и семья есть, и дети (не абстрактные, нерожденные, как у Глуховского), а вполне осязаемые, собаки, домик в деревне и даже (обалдеть!) завод. У Глуховского деньги берутся либо у мамы в заначке, либо наркотой (толкнул-получил) добываются. А здесь, у Серова, человек собирается на смену – и идёт зарабатывать эти самые деньги! Это ж для нашей современной российской прозы экзотика почище африканской. Понятно, что заводы у нас нынче не везде работают. Но сам ход мысли верный и к реальности поближе будет: деньги платят за труд, люди живут трудом. «Людей труда», как говорили у нас в застойные годы, Глуховский в упор не замечает, для него они безликие работники регистратуры и кассиры в продуктовом, приложение к стойке и кассовому аппарату.

Впрочем, у Серова насчёт того, что творится вокруг, особых иллюзий нет: «В стране происходили какие-то подпольные перемены. Оказалось: работать – глупо. Если хочешь жить, надо воровать. Можно убивать. Тот прав, у кого деньги. Это было не для него. Как так – жить, не работая. Человек должен работать. Всегда. Без работы он не человек, а самоистязатель».

Вот такая мужицкая интерпретация идеологии Великого Отказа, которой в романе Глуховского не найти (потому что там вообще нет ничего про отказ). Общество говорит «бросай ты это дело», а герой Серова не обращает внимания – едет в деревню, работать на земле, держится за завод, садится за компьютер, чтоб начать новый рассказ, принимает очередного больного.

Прочитав такое, увидишь и другие различия между героями Серова и Глуховского. У последнего все высший свет – студент МГУ, подполковник, дочка заместителя министра, мама-учительница – совесть нации. Много ли в России такого народу? А вот слесарей, машинистов, электрогазосварщиков, рядовых сельских жителей, артистов лопаты, как у Серова, пруд-пруди. И читать о них много интереснее. Потому что у Глуховского человек – образ и подобие скота, и потребности у него соответствующие: где что «сйисть-скушать». У Серова же человек как человек, и заботы у него совсем другие: то дочка заболеет, то любовь нечаянно нагрянет, а то на работу из отпуска идти не хочется. Поэтому и позитива в его рассказах больше (в «Тексте» Глуховского радости нет совсем) – жена, дом, работа, земля. И мечты у героев простые: о счастье, о своём угле, ну и, чтоб войны не было, а работа была.

Есть ли у того же Ильи из «Текста» дом? Нет его. Вместо дома – место где он спит, после того как нашатается, пространство с четырьмя стенами, где мама жила.

Конечно, с позитивом (путь и вполне жизненным, убедительным и понятным) Серов несколько перебирает. Однако есть в этом какая-то сермяжная правда: пока земля ещё вертится, люди живут – значит, процент хорошего преобладает.

Не всё в такой позиции ладно с педагогической точки зрения. И можно было бы пожурить Серова за нездоровый оптимистический фатализм, выраженный особенно в рассказе «Чай» (сейчас плохо – потом хорошо будет), если бы не мотив постоянной работы, делания, который идёт у него через все рассказы. То есть пока люди трудятся (руками, сердцем, головой) до Апокалипсиса далековато.

А вот в «Тексте» Глуховского конец света уже наступил. При этом жить в мире «Текста» хотя и страшно, но возможно. Здесь всего-то и надо, что принять всеобщую воровскую логику. А так, приговор людям вынесен окончательно и бесповоротно. Животные: ближнего нагнуть да водки нажраться. У Серова мягче, приглушеннее даже про людское безразличие. «Приберегали люди свои сердца. Экономили жалость для чего-то другого». Люди, они всё ещё в стадии становления. Сегодня плохие, а завтра – кто знает? Да и кто их поймёт, чего они плохие. Может у них, как у почтальона Печкина велосипеда нет. А появится, и всё встанет на место.

Да и в жизни не всё так дурно. Отвлечённому интеллекту всегда кажется, что окружающий мир пора в утиль списывать. Окончательно и бесповоротно. А всё потому, что глядит он на реальность сквозь призму отвлечённых идей, формальной логики. В итоге всё вокруг становится примитивным, жалким, пошлым.

Между тем, по мысли одно, а по сути, по жизни совсем другое. Потому что жизнь не думают, её воспринимают, ощущают. Мышление – это лишь одно из слагаемых успеха. Отсюда ведь и название – эстетика. У Серова эстетика в его не всегда совершенных рассказах и в не совсем удачных повестях есть. В них проглядывает правда бытия, а у Глуховского только эмпирическое восприятие, зауженное интеллектом.

Почему так? Наверное, ещё и от того, что в литературной основе «Текст» Глуховского – шансон и антиутопия. А рассказы от народного умельца Серова – проза «усомнившегося Макара». За ней шукшинские «чудики», Платонов, народный говорок, но, самое главное, сказочная традиция. А то и житийная почти, как в рассказе «Совершенство». Умирает у героя жена. Вроде бы волю дали, и, казалось бы, жить-не тужить. А что-то не то, нет без жены такой возможности. Вместе тесно, а порознь скучно. Очень точно. Так всё и есть, так живём.

В окружающих нас вещах ощутима тяжесть, основательность, объём. Они хранят тепло и холод, свет и тьму. Их можно потрогать руками. У Серова вообще очень много построено на осязании. Чувствуешь лавку, сделанную слесарем Крюковым в рассказе «Обратная тяга». Дерево. С душой, не тупая железка. И запахом приятно веет. И упругость бруса, плоть растительную, ощущаешь при сдавливании.

Или вот, заходит, герой рассказа «Прорыв» в книжный магазин (ситуация совершенно невообразимая в «Тексте»). И что же там? «Здесь было хорошо: тепло и много книг, новых, ещё не прочитанных книг». Книжный зовёт! Героя Глуховского не зовёт ничего. Никогда не звало. Некуда звать.

Глуховский вещает граду и миру «так жить нельзя». Но ведь и не говорит как можно. Вполне логично, потому что жизнь в «Тексте» текстом же и ограничена. «Всё пропало» – такой вывод следует из романа. Здесь даже мелодраматический финт с ребёнком не прокатывает. Потому что для чего в мире зоны нужен ребёнок? Разве что для мучений?

«Поживём, покряхтим, не то Бог пронесёт, не то сами что-нибудь придумаем» – словно говорит Серов. И оно поближе к реальности будет. Потому что жизнь, и вправду, не так коротка.

Сергей МОРОЗОВ

Источник: Литературная Россия

Источник картинки: www.kulturologia.ru